– все было словно подернуто праздничной дымкой счастья. Норма устроилась в кресле, а когда свет начал гаснуть, положила ладонь на руку сына. Зазвучала увертюра.
«Я ведь слышала это тысячу раз», – говорила она себе. Но теперь, сыгранная и спетая людьми из плоти и крови, здесь, совсем рядом, эта музыка словно ожила.
В середине второго акта, когда Эльвира начала свое гневное соло, Норма вдруг всем телом наклонилась вперед. Ее душило нестерпимое желание откашляться. Но не успела она что-нибудь предпринять, как приступ прошел сам собой. Однако вскоре неприятные ощущения повторились и на этот раз сильнее. Похоже, начинался один из тех мучительных приступов кашля, во время которого из нее однажды вышел тот губчатый комочек. Она почувствовала, что не сможет сдержаться. Надо было срочно уходить.
Зажав ладонью рот, Норма встала и торопливо засеменила по проходу. Ленни проводил ее удивленным взглядом, но она исчезла в фойе раньше, чем он успел опомниться. Туалет. Где же здесь туалет?! Не найдя двери с табличкой, Норма выбежала на улицу, чтобы прокашляться или опорожнить желудок в какой-нибудь мусорный бак.
Оказавшись на свежем воздухе, она вздохнула полной грудью, и ей стало легче. В ушах все еще звучал гневный голос Эльвиры, измученной Дон-Жуаном и собственной слабостью. Норма открыла рот, и вдруг, словно чистый горный родник, из нее хлынул поток музыки. Трепещущая мощь собственного голоса сотрясала ее тело, заставляла сердце биться сильнее и сладко щекотала легкие.
Ежедневно слушая музыку, Норма впитывала ее всем телом, каждой клеточкой. И вот эта музыка наконец прорвалась наружу. Норма замолчала, лишь когда закончилась ария. Перед ней стоял Ленни.
– Мам, ты в порядке? – спросил он с тревогой. Норма кивнула. Ей не хотелось говорить.
– А это было круто, – осторожно заметил он. – Немного неестественно, пожалуй, но все-таки здорово.
– Правда?
– Угу. – Он кивнул. – Правда. – Ленни помолчал. – Завтра пойдем к доктору Пибоди.
– Отстань.
Норма улыбнулась. Она снова была молода, и мир переливался перед ней разнообразием возможностей. Ей было шестнадцать, она, ухмыляясь, сидела за рулем старенького «шевви» с сигаретой в зубах и гнала машину вперед по шоссе – прямому, словно стрела, и гладкому, как стекло.
В 1711 году, перед премьерой свой новой оперы в Лондоне, Георг Гендель побился об заклад, что из-за кулис выкатит запряженная живыми лошадьми колесница, над сценой воспарит челн с тенорами, а еще грянут фейерверки и появятся не один, а целых два огнедышащих дракона… Опере вообще и опере в Альбукерке в частности никогда не были чужды нововведения.
