— Ты ж сказал, сверху? — не понял кузнец.
— Ну да, — кивнул мужичок. — Могилка-то глубокая получилась. Ты дослушай, не перебивай! Так, значится, выпрыгнул и давай на мне скакать! Весь живот отдавил, чуть дух вон не вышиб! Смотри, весь в синяках… Сам страшенный, жуть! Весь черный, как сажа. Рожа синяя, глазищи — во! Горят, как бешеные уголья в темноте. Волосья дыбом, рога острые. Скачет и приговаривает: кончай пить, кончай пить! А не бросишь, говорит, прокляну — и водка у тебя в горле будет подобна мертвому праху! Так и сказал, не поверишь, мертвому праху…
Могильщик размашисто осенил чело крестным знамением и еще для верности поплевал через левое плечо. (Слева от него как раз рос куст тальника, и Глаша поспешила отскочить подальше.)
— А потом ка-а-ак набросится на меня и давай душить! — со слезой в голосе добавил мужичок, — Едва вырвался, чуть плечо не вывихнул… И что тут делать прикажешь? — с тоской глянул снизу вверх на кузнеца, — Ведь «мертвому праху»!
— Не пей, — коротко сказал кузнец, пожав богатырскими плечами.
— А свадьба как же? — горестно вздохнул тот.
— Тогда пей, — как отрезал Егор Кузьмич. — Но… — поднял он палец перед носом могильщика, — …маленькими глотками и по чуть-чуть. Дабы не подавиться.
Глафира прыснула и зажала рот ладошкой.
— …И хохочет, как сумасшедший. Ржет-заливается, аж прихрюкивает от радости. И чего смешного нашел?.. — пробормотал мужичок напоследок.
И ушел, а кузнец остался стоять в задумчивости. Глаша, сделав вид, что ничего не слышала и вообще собиралась пройти мимо, обогнула тальник.
— Глаш, ты куда? — окликнул ее кузнец.
— По делам! — важно вздернув нос, ответила девица.
— По каким еще делам? Постой! — и ухватил своей лапищей за запястье.
— По важным! Пусти, недосуг мне. К Полине Кондратьевне спешу.
— К Яминой? Да спит она еще, поди.
— Как же спит, если гости у нее.
— Гости? — нахмурился кузнец. — Уж не ваши ли монахи?
— Они самые, — кивнула Глаша, поразившись догадливости друга.
— А ты там на что? — продолжал тот допытываться.
— Как же, — растерялась чуток девица, — помогать! Дедушка вон уехал, а мне присматривать за ними велел.
— Иван Петрович? Куда уехал? Когда?
— С утра пораньше, в монастырь. Сказал только — очень с игуменом повидаться надо.
— Ясно, — вздохнул Егор.
— Чего это тебе ясно? — прищурилась Глафира.
— Ничего, — повесил голову кузнец. — Прийти обещалась, я ждал-ждал… Надумала, куда качели-то вешать?
— Не-а, не успела еще. Не до качелей пока, после, — отмахнулась Глаша. — Прощай!
