В разговорах, которые у нас шли в связи с его рассказами об этом эпизоде, Бухарин развил целую теорию, которую я бы назвал теорией "человеческого потока".
"Нам трудно жить, очень трудно, — говорил он, — и Вы, например, не смогли бы к этой жизни привыкнуть. Даже для нас, с нашим опытом этих десятилетий, это очень трудно, почти невозможно… Спасает только вера в то, что развитие все же, несмотря ни на что, идет вперед. Наша жизнь — как поток, который идет и тесных берегах. Вырваться нельзя. Кто пробует высунуться из потока, того подстригают — и Бухарин сделал жест пальцами, как стригут ножницами, — но поток несется по самым трудным местам и все вперед, вперед, в нужном направлении… И люди растут, становятся крепче, выносливее, более стойкими — и все прочнее стоит на ногах наше новое общество"…
Подводя итог, я должен сказать, что Бухарин, несомненно, был полон тяжелыми предчувствиями. Он знал, что его отношения со Сталиным не предвещают ничего хорошего; он хорошо знал, что "чудесный грузин" не любил шутить… И тем не менее Бухарин, который имел тогда полную возможность остаться за границей, остаться не захотел: он считал возможным вести в России борьбу за свои концепции и считал эту борьбу не безна-дежной…
К этому рассказу, — особенно к последнему рассказу о поездке на Памир и о теории "человеческого потока", — жизнь доба-вила одно примечание: веру в "советского человека" у Бухарина укрепил офицер-пограничник. Бухарин с ним подружился, и Бухарин же был инициатором постановки фильма о Волке и его хозяине. Из литературы мы знаем, куда человеческий поток вынес этого представителя новых советских людей: в воспоминаниях Р. В. Иванова-Разумника, в годы "ежовщины" много скитавшегося по советским тюрьмам, рассказано о встрече его в тюрьме с человеком, который и был этим пограничником с Памира. Не подлежит сомнению, что его арестовали за дружбу с Бухариным и обвинили в том, что он якобы работал на какую-то иностранную разведку… В ответ на обвинение он жестоко избил и следователя-обвинителя, и чекистов, которые прибежали ему на помощь… Его победили только после настоящего сражения, — но все же победили, — и он уже никогда не увидел ни своего Волка, ни любимых гор…
I I
Перечитывая теперь "Письмо", я вижу, что в свое время я но включил в него многие из отдельных эпизодов, которыми были переполнены рассказы Бухарина, хотя некоторые из этих эпизодов не только интересны для читателя, но и важны для историка. Делал я это по разным причинам, главным образом потому, что не должен был давать прямых указаний на него как на источник моей осведомленности. Именно поэтому пришлось. опустить все, что было связано с личной биографией Бухарина, а рассказы последнего все вообще были сильно окрашены в очень личные, я бы сказал, автобиографические, тона. Правда, это были эпизоды из автобиографии человека, с головой ушедшего в политику, а потому и сами насквозь пропитанные политикой, но от этого они не переставали быть автобиографичными. Наоборот, всю политическую борьбу, которая шла на верхушке советской диктатуры, Бухарин показывал мне сквозь призму своей автобиографии, своих личных восприятий… Помню, у меня тогда же мелькнула мысль, что он рассказывает так, будто хочет, чтобы вне пределов Советского Союза остался кто-либо, кто мог бы позднее правильно объяснить личные мотивы его поведения… Теперь, три десятилетия спустя, в свете всего пережитого, я убежден, что эта моя догадка была правильной: Бухарин мне многого недосказал, недорассказал, но то, что рассказал, он рассказывал, имея в виду будущий некролог…
