Он вообще был склонен к некоторой мимикрии. К нему, например, быстро липли чужие привычки (дергать носом или подмигивать). Бывало, что, пообщавшись с человеком, он на несколько недель оказывался во власти чужой мимики или жестикуляции. Быстро «заражался» чужими любимыми словечками. И невероятно долго от них потом избавлялся. Или, скажем, он обожал иностранные языки.
Но не просто так, а потому, что ему нравилось, когда его принимали за иностранца, причем желательно сами иностранцы.
Это хамелеонство касалось, впрочем, всяких обстоятельств, в которых ему приходилось оказываться. Находясь в деревне, он старался вести себя как коренной деревенский житель. Потому в Больших Ущерах он чувствовал себя неплохо и даже получал некоторое удовольствие от того, что его принимают за большеущерца (как радуется, скажем, иностранец, живущей в чужой стране, когда его принимают за своего). Он легко впитывал фразеологию и лексикон местных жителей и, общаясь с Гришкой-плотником, любил сам вставить такое словцо, чтоб даже у Гришки в глазах мелькнуло что-то похожее на удивление. Как всякий интеллигент, мнящий себя частью народа, но при этом говорящий о народе в третьем лице, он сильно преувеличивал свое умение «сливаться с фоном».
Где-то подсознательно он, конечно, догадывался, что не все так просто. Что имитация никогда не затмит оригинал. И то, что дозволено быку, не дозволено Юпитеру. Что мало уметь шутить и хамить, как простой деревенский житель, — нужно делать это… ах, черт, и ведь не объяснишь в трех словах! В общем, Антон догадывался, что во всей его «свойскости» есть неискоренимый элемент заигрывания, эдакий легкий иностранный акцент. Такой, про который говорят даже не «акцент», а «мелодика другая». Он чувствовал, что шутит слишком заискивающе, а хамит слишком неуверенно. А когда прибавляет уверенности, то выглядит еще смешнее — как тот немецкий диверсант-парашютист из анекдота, который убежден, что его все быстро примут за своего, но не видит волочащийся за собой парашют. И все же Антон старался не думать о своей чужеродности, ведь в основе его желания лежала искренность, а искренность, верил он, с лихвой покроет любые промахи его перевоплощения.
Кроме того, как уже было сказано выше, Антон Пахомов стремился к абсолютному хаосу. Найти который ему удалось именно в Больших Ущерах. Именно здесь Антон убедился, что любая попытка придать природному хаосу осмысленность и порядок приводит в лучшем случае к недоразумению, в худшем — к катастрофическому результату. Например, когда по всей стране гремела перепись населения, в России оказалось всего два места, где переписчики столкнулись с невозможностью какой-либо переписи. Первым был поселок Заполярный, который, являясь частью архипелага Новая Земля, что близ Северного Ледовитого океана, оказался просто недоступным для статистического подсчета. Вторым — Большие Ущеры.
