Браконьеры держали крылатого в человеческих условиях. Они сняли для него пускай и крохотную комнату, но зато с кроватью. Кормили хоть и дрянью, но сытно. Не заставляли спать снаружи на морозе, привязав раба к забору, не били. Только оказавшись на поводке у этой страшной женщины, Тал-Ли-Ла понял, какая участь ему уготована.
Госпожа Ирма церемониться не стала. Поутру после покупки, тут же возле конюшни на глазах всего постоялого двора отметелила Тал-Ли-Ла вожжами, чтобы знал с кем, сволочь крылатая, дело имеет. После чего запихала его на пол в старенький рассохшийся экипаж, сама забралась и водрузила ему на спину ноги. Надавила больно каблуками, да приказала «трогать». Старенькие лошадки медленно покатили повозку.
Тал-Ли-Ла было обидно. Как это? Почему? За что с ним так обращаются? Что он такого сделал этой госпоже Ирме, что она так его унижает? Но он не осмелился спросить. А вдруг она его за такие вопросы еще больше изобьет.
По дороге госпожа Ирма много пила прямо из горлышка крепкое вино. У нее с собой в экипаже был запас горячительного. Когда она достигала кондиции, то начинала громко разговаривать сама с собой, порой ругаясь матерно. Из этих разговоров Тал-Ли-Ла узнал, что его продали в бродячий цирк. Где госпожа Ирма намеревается заставить его летать под куполом за деньги. Но не только летать. Она пообещала ему, что как только он станет ей не нужен, она подрежет ему крылья и во время очередного выступления он разобьется на потеху восторженным людишкам.
Они ехали долго, несколько дней, и за все это время Тал-Ли-Ла один раз накормили какими-то помоями, да два раза попоили. Он жутко хотел есть и страдал от жажды. Один раз, словно смилостивившись над ним, госпожа Ирма дала ему напиться из ее бутылки с вином. Вино оказалось жутким пойлом. Сперва ему похорошело, а потом пить захотелось еще больше.
Как они приехали он не помнил. Вино его вырубило, а когда он очнулся, обнаружил, что сидит в жутко тесной клетке. Здесь лишний раз и повернуться было нельзя, не то чтобы крыльями пошевелить. Снаружи клетки стояла миска с какой-то серой субстанцией, застывший на осеннем морозце. Возможно, это когда-то и было съедобным, но сейчас оно так явно не выглядело. Рядом находилась миска с протухшей водой. Не обращая на все эти мелочи внимания, Тал-Ли-Ла выпил всю миску горстями. В клетку ее было не затащить, разве что пролив по дороге. А есть не стал. Такую жуть есть, лучше сдохнуть. Но через неделю, когда от боли в животе он корчился на полу клетки, и эта серая гнилость показалась лакомым кусочком.
