И в таком, если не более лихом, стиле – обо всех женщинах, о которых известно автору. И о пьянстве, конечно, тоже. Иногда создаётся впечатление, что герой книги люто ненавистен биографу.
Впрочем, биограф ли автор?.. Откуда в чужой биографии «я» почти на каждой странице? По мере чтения книги вопрос «А где же Довлатов?» возникает всё чаще и чаще.
«Итак, в 1944 году он уже в Ленинграде. Примерно тогда и я сюда вернулся и помню город той поры».
«Толстый застенчивый мальчик». И тут Довлатов сразу за душу берёт. И я – вдруг с волнением вспоминаю – был такой же».
«Скромно вспомню и своё появление в первом классе».
«Помню, я ходил к одному парикмахеру, в самую обычную обшарпанную парикмахерскую… но каким достоинством, каким величием веяло от него!.. И Сергей, безусловно, перенял этот дар у папы».
«Мои родители тоже разошлись – но позже чем у Довлатова, уже когда я учился в институте» – и дальше на страницу с лишним рассказ о том, какие были в родительском доме автора дни рождения и иные праздники: «Красивый обильный стол, но главное – большое количество красивых, солидных, явно успешных друзей в хороших костюмах, с орденами или планками, с прибаутками, анекдотами, песнями, а иногда и стихами собственного сочинения. Родители моих школьных друзей (я больше выбирал друзей успешных) вышли из самых разных сфер (мои были агрономы, селекционеры), но все они, как и мои родители, были людьми, уверенными в себе и своём деле…»
Откровенность насчёт сознательного выбора «друзей успешных» у человека старомодно интеллигентного может вызвать оторопь. Да и всё описанное благополучие, будучи соотнесено с постоянными ремарками «как мы боролись за свободу», провоцирует изрядное недоумение и заставляет вспомнить анекдот про революционера и городового: «Неужто царь-батюшка мешал тебе пирожками на улице торговать?»
Но вот школа позади, пришло время институтских воспоминаний о поездке на картошку: «Помню по себе (опять по себе! – Ред.), как угнетала эта постоянная бессмысленность нашей жизни: почему картошку надо убирать именно тогда, когда всё уже залито дождём и картошка наполовину сгнила? Что за царство абсурда – в котором, по всему судя, нам предстоит мучиться до конца своих дней?» В сочетании с предыдущими пассажами о красивом столе и благополучных родительских друзьях картофельное возмущение выглядит не отвагой вольнодумца, а негодованием советского барчука, вдруг с изумлением обнаружившего, что картошечка не является по щучьему велению прямо на столе в варёно-рассыпчатом виде, а имеет наглость расти в земле, и всё это, земля и картошка, такое, оказывается, грязное…
