И опять Зохра непонятно почему сильно смутилась и пояснила:
— Она не совсем обычная подруга.
— Не совсем обычная. В каком смысле?
Зохра прекратила плакать и ненадолго задумалась.
— Амина — не совсем обычная подруга, — повторила девушка. — Видите ли, она — джинн.
Хичам Харасс переехал в Касабланку двадцать лет тому назад, когда трое его детей выросли, а его карьера почтового служащего закончилась. С годами у него появилось чувство привязанности к городу, однако, как почти все жители Касабланки, он одновременно испытывал чувство стыда за него.
— Касабланка — французское детище, — сказал он мне во время одной из первых наших бесед. — Здесь все французское, от кранов в ванной до длинных бульваров. Это вызывает удивление, но это не Марокко.
Я спросил его, где можно найти настоящее Марокко. Глаза Хичама загорелись.
— Настоящее Марокко, — сказал он, облизывая высохшие губы языком, — о, это на юге, далеко на юге, где я родился.
— А где именно?
— Три дня пешком от Агадира.
— И почему вы уехали с родины?
Филателист потер одну о другую свои опухшие ладони.
— Да все ведьма виновата, — сказал он с широкой улыбкой.
В раннем детстве Хичам Харасс пас овец, принадлежавших его семье, на пыльном клочке почти голой, окруженной кактусами земли. Он жил с родителями, пятью братьями, сестрой и тремя собаками в доме, выстроенном из вынесенных прибоем и собранных на берегу Атлантики деревянных обломков. Жизнь их семья вела простую и не богатую событиями. И вот однажды к ним забрела сехура, колдунья.
— Она сказала, что я умру в следующее полнолуние, если родители не отдадут меня первому встречному незнакомцу. Родители, конечно, загрустили, поскольку мне было всего лишь семь лет, но поверили этой женщине.
Хичам замолчал, наблюдая, как его трехногий пес неспешно зашел внутрь и пристроился рядом с хозяином.
— И они отдали меня.
— Кому?
— Человеку по имени Айман. Он продавал металлический лом со своей телеги. И проходил через нашу деревню. Ему нужен был помощник. Вот так я и оказался с ним.
Филателист снова умолк. Он посмотрел на меня таким твердым взглядом, словно собирался поведать что-то очень важное.
— День, в который я покинул свою деревню на заднике телеги с металлическим ломом, — сказал он, — стал первым днем моей жизни.
Поздним сентябрьским утром я смотрел сквозь огромные резные кедровые двери, сидя в том месте, которое в будущем должно было стать библиотекой. Я мог наслаждаться видом сада во внутреннем дворике часами напролет. Я наблюдал, как солнечный свет пробивается сквозь слои пальмовых листьев, как плющ преодолевает препятствия на своем пути. В центре сада росла прекрасная финиковая пальма. Высотой она была два с половиной метра или даже больше. Ее раскидистые листья отбрасывали зубчатую тень на побеленные стены. Внизу под пальмой стоял садовник и размахивал топором. Он что-то кричал дереву по-арабски.
