— Да все. Будешь так лыбиться — вся бригада узнает…
Они прошли к парикмахерской, встали в очередь. Минут пять Гаичка терпел, изнывая от любопытства. Потом залез на завалину, заглянул в окно. Но увидел только узкую спину в белом халате да большой черный узел на голове под тонкой марлечкой.
— Как ее звать?
Евсеев покраснел и отрицательно замотал головой.
— Не знаешь? Ладно, гляди.
Он проскользнул в дверь и, не обращая внимания на зашумевшую очередь, подошел к девушке.
— Как вас звать? — шепнул он, наклонившись к узлу волос и вдохнув, как ему показалось, аромат свежего сена.
Девушка вздрогнула и оглянулась, и Гаичка даже отступил на шаг, увидев неестественно большие и какие-то удивительно податливые, добрые глаза.
— Аня, — смутилась она.
— Эй ты! — зашумели матросы. — Любезничать тоже в порядке очереди.
— Вы их давайте побыстрей. Там вас один товарищ ждет не дождется.
Он кивнул на окно, за которым глупо улыбался Володька Евсеев.
Аня посмотрела и уронила ножницы. И от того, как она торопливо кинулась поднимать их, как вспыхнула вся, сделавшись вдруг некрасивой, и как снова взглянула в окно и тотчас отвела взгляд, словно там был невесть какой страх для нее, от всего этого Гаичке стало вдруг грустно. Бесшабашная улыбка сползла с его лица, и сам он показался себе смешным и нелепым, как мальчишка перед все понимающими взрослыми, старающийся сделать вид, что тоже кое-что смыслит.
Гаичка вышел и сел рядом с Евсеевым, искоса удивленно наблюдая за быстрыми переменами выражений на его лице. То он улыбался бессмысленно, то кривил губы, стремясь погасить улыбку, то на лицо его тенью наползала озабоченность, словно туча на выбеленное солнцем небо.
— Не пойму, завидовать надо или жалеть тебя?
— А чего?
Светотени на Володькином лице замелькали быстрее. И вдруг он начал бледнеть.
— Да-а, — сказал Гаичка. — Тут тебе и конец… Мне казалось, что я уже раз пять любил, а теперь вижу — ни разу.
— Почему?
— Не удивлюсь, если она тебя наголо пострижет. Ты ведь не сможешь встать с кресла, а у нее не хватит сил прогнать тебя. Так и будешь сидеть блаженным, пока на голове ничего не останется.
— Чего ты болтаешь! — не сказал, а будто выдохнул Евсеев.
— Да ничего. Завидую я тебе, чертяке.
Он хлопнул приятеля по плечу и отошел в сторону. Ему было хорошо и грустно, как в тот первый вечер перед походом, когда он только что увидел Марину Сергеевну.
«Разве это так уж важно, что она замужем? Любовь — это твое богатство. Ты его отдаешь, не требуя ничего взамен. Потому что какая же это любовь, если она требует оплаты?..»
