– Здравствуйте, Алик.
– Здравствуй, – растерялся мальчишка.
– Вы небось удивляетесь, откуда я знаю, как вас зовут? Мне ваша мама сказала. А меня зовут Маринка, – она пошевелила носком тапочки. – Это ваши штаны?
– Мои.
– А рубашка ваша?
– Моя.
– Теплая. Только она теперь будет пахнуть водкой, потому что меня всю водкой растерли. И пятки даже.
Маринка стояла, по-мальчишески засунув руки в карманы штанов, и смотрела на Алика большими, любопытными глазами. Алик спохватился, что он ведет себя не очень гостеприимно Соскользнув с кресла, он предложил:
– Садитесь в кресло.
– Не хочу. Я люблю стоять.
– Садитесь, пожалуйста.
– Не хочу.
– А на диван хотите?
– Нет.
– А на табуретку?
– Нет.
Это было похоже на игру в вопросы и ответы.
– А на… – сказал Алик и оглянулся, выискивая, что бы еще ей предложить. Но все вещи, на которых можно было сидеть, он уже называл. Маринка ждала. Она стояла, широко расставив ноги. Ей нравилось быть мальчишкой. Она вдруг подогнула ноги и села на пол по-турецки.
– Я на полу люблю сидеть.
– Я тоже.
Он опустился на пол напротив Маринки. Они посмотрели друг на друга, и им стало смешно, что они оба сидят на полу.
В комнату заглянула Евгения Викторовна:
– Познакомились?.. Вот и молодцы. Сейчас есть будем.
После обеда и после того, как высохли все вещи, Алик пошел проводить до угла Маринку и Анатолия Гавриловича. А когда вернулся, ему почему-то расхотелось раскрашивать контурные карты для Нинки Пономаревой. Ему вдруг захотелось их раскрашивать для Маринки.
Мать Лешки работала проводницей в поездах дальнего следования. Уходя на работу, она сказала, чтоб он сдох, лодырь несчастный, и чтоб он себе согрел молока с содой. Лешка согрел, выпил один стакан, обмотал шею полотенцем и лег на кровать не раздеваясь.
Одностворчатое окно, в которое хорошо была видна колокольня Успенской церкви, сразу посерело, как только солнце оказалось по ту сторону забора. Свет перестал бить в глаза, и Лешка, наверное, заснул, потому что когда он внезапно, словно от толчка, сел на кровати, то увидел прямо перед собой тонкое, интеллигентное лицо Реактивного и круглую щекастую морду Монаха. Реактивный повернулся вполоборота к Монаху и выразительно приложил палец к губам:
– Тише, Жора, не двигайте стулом. Мальчик спит.
Жирные щеки Монаха, как желе, затряслись от смеха.
Реактивный оставался невозмутимым. Он приблизился к поеживающемуся Лешке, брезгливо, двумя пальчиками взялся за конец грязного полотенца:
