И хор ей в ответ:
Эх, штоп!
Твою мать!
Будем кровушку сосать!
А тут и мужской голос из хора выбился:
Раз пошёл гулять вампир
Вдоль да по погосту,
Х..ем пр. ебав до дыр
Гробовую доску!
И хор — в ответ:
Эх, штоп!
Твою мать!
В рот могильщиков еб. ть!
И — в круг, к Катьке поближе, мужик один выскочил. Танец, с вывертами. Даже с присвистом.
Показалось на миг Семёну Петровичу, будто нет уже у Катьки бледности её вампирской. Вроде даже раскраснелась она от танца.
Глупость это, конечно. Иллюзия. С чего краснеть то ей? В ней и кровь то уже давно не течёт. Чужая разве только, по пищеводу, да и то — редко.
А вот клыки у танцоров в свете костра поблёскивают. Это уже не иллюзия. Это уже взаправду.
И грозно, вроде, поблёскивают уже.
И как будто доля вампирская — не проклятье уже, не самое низкое да подлое место дано им во Вселенной.
Доля та, как будто, почётная, и клыки их — не позорное клеймо гнусной нежити, а оружие. Опасное. Всесокрушающее. Всераздирающее.
И баянист как будто настроение такое уловил.
Сменился темп у музыки. По другому он заиграл. Медленно, торжественно даже.
Катька с мужиком тем остановились, танцевать перестали.
Нет у вампиров одышки, но кажется, будто дышат они оба глубоко и тяжело.
Или взволнованно?
И голоса, тихие поначалу, а потом всё более и более слышные песню запели.
Торжественную. Вампирский марш.
Всё громче, громче, громче.
И вот уже по всему оврагу, у всех костров подхватили — единым хором.
Прощай, родной погост,
Иду я в крематорий.
И больно мне до слёз,
И горло давит горе.
Прощай, родимый крест.
Прощай… Не будем плакать!
Вампиром я воскрес,
Умру я вурдалаком!
И словно эхом, от одного склона оврага до другого, ещё раз прокатилось, сурово и мужественно:
Вампиром я воскрес,
Умру я вурдалаком!
— Эх, не твари мы всё ж дрожащие, — услышал Семён Петрович голос Кошелева. — Не твари, особенно когда вместе соберёмся.
— Да уж, — ответил Санеев, скептически. — Попоём вот так, раза три в году. Пар выпустим да разойдёмся. Не так ли, Дмитрий Иванович?
Не ответил Кошелев. Промолчал.
А с другой стороны — разве тут чего возразишь?
И в прошлом году так же пели. И в позапрошлом.
Один раз вроде даже морды сторожам бить порывались.
Это года три назад было.
До рукопашной, понятно, дело не дошло. Народ то пуганый и битый неоднократно.
А если б дошло? Сколько б от колов потом спаслось? Немногие.
— Не наш это мир, не наш, — сказал Санеев. — И кто нас тут держит только? И какого хрена так долго?
— Чего бурчишь то? — спросила его Катька, к костру подсаживаясь. — Всё не весёлый, Санеев?
