Одним утром зашел батюшка: старичок ветхий и седой. Предложил исповедоваться и приобщиться Святых даров.
– Мне это без надобности, – ответил Пашка. – Я в бога не верую. Потому как если бы он был, да меня любил – умер бы я маленьким. А как вырос – так одни беды… Ничего хорошего. И если у вашего бога такое понятие о справедливости, я не хочу иметь ничего общего с таким богом.
– Богохульник…
– Ну, положим, и богохульник! Отчего он мне не окажет милость? Прямо здесь не пришибет?
– Оттого, сын мой, что у Бога про каждого – свои помыслы, кои человеку неведомы. А один раскаявшийся Господу нашему милее, чем десять не грешивших всю жизнь праведников.
Но далее в диспут батюшка вступать не стал, а молча удалился.
В тот же день, но где-то ближе к полудню, в камеру к Пашке зашли двое конвоиров.
– На выход, – распорядился один.
Пашка не стал спрашивать: с вещами или нет. Весь его скарб был на нем. Даже не поинтересовался: не на казнь ли?
Павла отвели в тюремный лазарет. Там его уже ждал доктор. Велел раздеться, стал щупать мышцы, смотреть в глаза, в рот, в уши. Послушал сердце.
– А это чего, проверяете, здоров ли я для шибеницы? – спросил Павел.
– Говоришь много. – ответствовал докторишка. – Приседай…
– Не понял?..
– Приседай, дурак… Двадцать приседаний.
После приседаний доктор снова послушал Павла через стетоскоп. Остался доволен:
– Так-так… Хорошо! Очень хорошо! Ну, что сказать, молодой человек. Своему здравию вы ноне обязаны своею жизнью. Я не знаю, сколь длинной и счастливой она будет. Но говорят, освобожденные смертники живут долго. Вы уж постарайтесь не опровергать…
…По случаю отъезда хозяев прислуга жила себе в удовольствие.
Ходили друг к другу в гости, грели несчетные самовары с чаем, сидели за полночь.
Если не надо было идти на базар – спали долго. Потом, после чая, неспешно принимались за дела по дому: сушили подушки, выколачивали пыль из матрасов и ковров.
Снова садились за чай.
Когда дело шло к обеду, во двор дома Стригунов зашел Андрей Данилин. Его тут же узнала старая кухарка – она приходилась подпоручику троюродной теткой или кем-то еще. В общем родственницей, но не настолько близкой, чтоб рассчитывать на что-то существенней рублей трех в долг.
Андрей порылся в памяти: старушке он был должен, но расплатился перед отъездом. И теперь она, похоже, была чистосердечно рада его видеть.
– Ай, ваше благородие! Андруха! Тебе наш поклон! Никак приехал, касатик?
Данилин улыбнулся:
– Здравствуйте, тетя Фрося! Только сегодня ночью прибыл в Москву скорым поездом.
