Как уж тут было княгине Марье удачу упустить, а мужу своему воеводское место не освободить? А и сам Дмитрий Шуйский жене не присоветовал ли? А и сам царь Василий им обоим не подсказал ли?
Уготовила княгиня Марья, дочь Малютина, в чаше питье лютое, смертное. И подает с поклоном князю Михаилу, а он берет и выпивает чашу досуха. И по малом времени нутро у него возмутилось, и не допировал он пира почестного, и поехал в дом свой, к матушке своей Елене Петровне. Матушка его увидела — не узнала. Лицо-то у князя страшно кровью залито, власы дыбом стоят, ноженьки подгибаются.
Пал князь Михайло на ложе своем, и забило его люто зло, и закричал он голосом громким, жалостным. Кровь же из носа и горла так и хлещет.
И дохтуры немецкие не помогли ему. Идя со двора его княжеского, дохтуры эти плакали, словно о господине своем.
Преставился князь Михайло. Как описать мне плач всенародный и всеобщее горькое сетование?
Пошли люди московские к дому Дмитрия Шуйского, хотели его с женою в клочки разорвать. Но царь прислал войско и отбил брата своего. А полтом царь слезы лицемерные лил, оплакивал князя Михаила. И даже удостоил его царского погребения: в соборе Архангельском его положили, где цари лежат. И твердили народу, дескать, смерть князю учинилась Божьим судом. И о яде ни слова.
Яков Делагарди, когда узнал о кончине князя, прибежал в слезах к дому его и хотел видеть тело покойного друга своего. Сторожа не хотели Якова пустить из-за его неверия. Но он на них так закричал гневно, и такими грубыми словами их облаял, что они в страхе расступились.
Сказыывают еще, будто не могли для князя Михайла найти гроба по росту его. И пришлось гробовщикам такой гроб особо заказывать. Никогда еще такого богатыря на Москве не хоронили.
В Архангельском соборе по сю пору народу тьма, все толпятся у гроба Михайлова, даже из дальних городов люди приехали. Плач и стенания не смолкают там денно и нощно.
Я хотел теперь же ехать к Григорью Волуеву, но келарь Аврамий меня задержал.
— Ступай, — говорит. — К Якову, да разузнай, хочет ли он далее служить царю Шуйскому. И ежели не хочет, то каковы его помыслы. И стал бы он служить иному царю Московскому, буде царство Шуйского Божьею волей пресечется?
У Якова на дворе немецкие воины меня схватили и обыскали, и долго к Якову не пускали. Потом впустили в сени, но Яков ко мне не вышел, а приказал ждать. И сидел я у него в сенях чуть не полдня, как последний холоп.
