Когда же наконец сей доблестный муж удостоил меня чести лицезреть его знаменитую личность, я уже от усталости едва не уснул.
Стал я было у него спрашивать, что мне Аврамий наказывал, но Яков меня на полуслове оборвал.
— Я, — говорит. — Ни в какие ваши козни встревать не намерен. Премного сожалею, что по глупости своей связался с вами, москвитянами. И теперь не чаю, как бы мне из этого змеиного гнезда живым уйти, не посрамив чести государя моего короля Карла. Один у вас был достойный человек — Михайло Скопин. Другого такого не только в вашем распутном, вероломном и грубом народе не найти, но и в землях моего государя еще поискать надо. А вы его извели. Я же служу единственно государю королю Карлу, а до вас мне и дела нет, хоть все друг друга сожрите. Кабы не служба и не интерес шведского государства, сейчас же ушел бы в Выборг. Остаюсь же только потому, что поляки — наши враги, и я не должен того допустить, чтобы они вас завоевали, ибо они тогда чрезмерно усилятся. Ступай, Данило, прочь, и скажи своим попам и всем заговорщикам, чтобы более ко мне не посылали.
Я сказал: — Как же, господин мой, царь и бояре говорят, что князю Михаилу смерть учинилась Божьим судом. А ты откуда знаешь, что его извели?
Спросил же я так, потому что хотел удостовериться, истинно ли князь Михайло был отравлен. Хотел я таковой хитростью выведать мнение шведских ученых дохтуров. И уловка моя вполне удалась.
— Вы, — сказал Яков. — Народ не только лживый и вероломный, но и неученый к тому же, грубый и бестолковый. А князя Михайла во всю его болезнь мои дохтуры блюли, они же науку врачевательскую изучали в лучших и славнейших училищах христианского мира, в универсиях (или универсатах, я точно не разобрал). И уж они могут различить, какая хворь от Бога, а какая от яда.
Поклонился я Якову и пошел прочь. Он же меня в дверях догнал и руку мне на плечо положил.
— Не серчай, Данило. Я сгоряча на тебя ругался и напрасно. Ты-то ни в чем не повинен. Передавай поклон Григорью Волуеву.
Приходил на Троицкое подворье святитель Филарет, беседовал с келарем Аврамием. Вдруг позвали они меня на совещание свое, и Аврамий мне сказал с лукавой усмешкой:
— Ведомо тебе, Данило, что я хоть образом неказист, но зато премудрым рассуждением и хитростью всех превзошел.
Рассмеялись они оба с Филаретом. Я же премного испугался: ведь это из моего писания слова! Так он его читал, хоть я ему не показывал, а напротив, всегда стараюсь прятать в надежнейшее место. Аврамий продолжил:
