Глаза — ясные, прозрачные — были старше лица. Их как будто припорошил пепел усталости.
Сколько раз эти глаза щурились, выбирая очередную жертву? От ног до самой макушки Маакорфа поднялась кипящая волна.
Здесь, у всех на глазах, убивать нельзя.
На танцплощадке играл вальс, и Маакорф все так же молча протянул ей руку. Парни открыли было рты, но он не обратил на них внимания, и они, сконфузившись, отступили. Он обнял ее за талию одной рукой, в ладони другой утонули тонкие пальцы, столько раз нажимавшие на спусковой крючок и оттого оказавшиеся неожиданно жесткими. Снизу вверх в лицо ему смотрели серьезные глаза, которые как минимум два года, прищурившись, искали цель.
Она тихо назвала свое имя, он назвал свое. Ему было безразлично, как ее зовут. Зато он помнил имена всех своих товарищей, погибших от ее руки. Эти имена начали одно за другим всплывать в памяти, и он сильнее сжал крепкий, прямой, как копье, стан, почувствовав, как сильно бьется ее сердце.
Они сошли с танцплощадки и отправились в глубину аллей парка, беседуя о чем-то несущественном. Вернее, говорила она, а он молчал. Война, которую он прошел, была долгой, а главное, бессмысленной. Государство кипело в страшной каше, на несколько лет разбросав родных по разные стороны фронта. Казалось, после окончания войны без победителей бессмысленная вражда ушла. Все теперь казалось бессмысленным.
Она остановилась:
— Вы когда-нибудь улыбаетесь?
Чего ради он будет улыбаться?
— У вас светлые волосы и глаза, а лицо темное, как туча, — сказала она и засмеялась негромко. В партизанском лесу шуметь нельзя…
Зардановец и лабирка пошли дальше по темнеющему парку. Толпы людей поредели. Маакорф ждал.
Они оба обладали тренированным слухом. Это спасло зардановца от удара ножом в спину. И Маакорф, и девушка метнулись в сторону, и нож только вспорол на спине рубашку. Зардановец увидел юнцов, которые отступили от него на дискотеке, только теперь их стало в два раза больше. Короткий юношеский возглас — и нож оказался в руке Маакорфа.
Парни тоже воевали, но Маакорф воевал гораздо дольше. Каждый из напавших получил свое, кое-кто — по несколько раз, в два-три захода. Свора подобрала скорченных на земле товарищей и с ругательствами скрылась за деревьями. Трофейный нож зардановец спрятал в одежде.
Девушка-снайпер не выглядела испуганной. Скорее, виноватой.
— Ваша рубашка, — пробормотала она.
— Ты не трусиха, — сказал он. Она улыбнулась в ответ.
— Мне нужно исправиться. Зашить рубашку.
