И, словно по команде, Незабудку передернуло — начались схватки; лицо так перекосилось от боли, что Силачу стало страшно смотреть на нее.
Но её ногти впились в мозолистую кожу его ладони, и ему пришлось смотреть.
Воробьиха вытолкала Силача с Драконом за дверь, потом повернулась к аудиорецепторам встроенной в стену огромной компьютерной системы — робота-доктора.
— Она рожает, доктор. Способен ты ей помочь?
— Аборт потребует…
— Нет! Аборт исключен. Ты поможешь ей родить?
— Могу я взглянуть на пациентку? — спросил робот сиплым, не допускающим возражений голосом.
Воробьиха вдвинула операционный стол в проем посредине робота-доктора. Теперь Незабудку не было видно.
— Я могу оказать помощь, — объявил компьютер.
— Ну? — спросил Силач у Воробьихи.
— Что — ну? — ответила она вопросом на вопрос.
Ее черные глаза были окружены паутиной тонких морщин возраста и усталости, да и хитиновый клювоподобный ободок, заменяющий ей губы, с годами превратился из черного в серый.
— Ну ладно, что нам дальше делать?
— Сядем на пол, — сказал Дракон. — И подождем.
Они сели ждать.
Гил заглядывал Тише в глаза, пытаясь найти в них какой-то намек на ее истинные мысли, и гадал, имеет ли он право втягивать девушку в эту историю. В конце концов, это его настоящий отец отдал сына, чтобы помочь революции, это его прошлое требовалось разузнать и это его проблемы предстояло решить. В один день мир перевернулся вверх тормашками, пошел кругом и оставил его стоящим вниз головой и задыхающимся без воздуха. Музыканты были, теперь он знал это точно, извращенным и мерзким сбродом; однако не выяснится ли, что популяры, которые с такой легкостью могут отдать своего сына, а потом с такой же легкостью перевернуть с ног на голову его новую жизнь, еще хуже, чем музыканты? Не является ли эта бездушная черствость проявлением черной стороны характера популяров, их изнанки, столь же мерзкой, как у музыкантов?
Ладно, как бы ни обстояло дело, его ли это личная проблема, или же в ней, как в фокусе, сошлись проблемы общества в целом, он должен рассказать Тише, он обязан все рассказать ей и включить ее в свои планы. Они с ней так полно слили вместе — пусть и слишком быстро — свои тела, души и разумы, что стали единым целым, новой структурой, суммарные свойства которой больше, чем если брать по частям…
Заканчивая объяснения, Гил сказал просто:
— Я не прошу тебя обязательно ввязываться в революцию, хотя ты можешь это сделать, если пожелаешь. Главное, я хочу, чтобы ты была рядом со мной.
