— Конечно, — сказала Тиша.
Гил вздохнул, взял в ладони ее лицо, собрался поцеловать и вдруг подумал, что, может быть, это слишком дешевый жест.
Вместо этого он произнес:
— Я думал, ты побоишься.
— После Столпа нам с тобою бояться уже нечего, — в ответ сказала она.
— «Король эльфов», — пробормотал Гил, погружая пальцы в ее волосы.
— Что?
— «Der Erlkönig» Шуберта. Баллада Гете, переложенная на музыку.
— А-а! — поняла Тиша. — А для меня это «Ночь на Лысой горе»[19].
— Вполне подходит.
Молодые люди добрались до сада неоновых камней и спрятались в рощице деревьев, чтобы не попасться на глаза случайному прохожему. Осмотрелись, решили, что действительно остались одни и никем не замечены, и прошли за последний ряд камней, карминное сияние которых только начинало пробиваться в этот ранний вечерний час. Дальше лежал пустырь между городом и развалинами. Они еще могли передумать, могли повернуть назад, как повернул Гил днем, повернуть и побежать, удрать обратно к безопасности неоновых камней, к покою упорядоченного общества, которое эти камни символизируют… Но они не повернули, даже не замешкались ни на миг.
Гил с Тишей вошли в развалины, держась за руки, настороженно ловя каждое движение, самый легкий звук, не вызванный их шагами или дыханием. Среди разрушенных зданий вечер оказался намного темнее, в воздухе тяжело висела кирпичная пыль и вонь сгнившей пищи. Гил оглянулся на десять пологих холмов с десятью Башнями, где наследники Владисловича лежали в своих сенсониках, стерильные и бледные, пока черная хватка похоти раздирала их чресла в поддельной страсти. Слишком многое там неправильно. Он смотрел и не мог понять, почему до сих пор не ощущал своей несовместимости с обществом музыкантов. Он не был хорошим музыкантом (хоть с маленькой буквы, хоть с большой) просто потому, что не принадлежал к их культуре кровно и гены его не подвергались их манипуляциям. Он даже не прошел сглаживающей шлифовки в камере затопления.
— Может, надо было взять щиты, — сказала приглушенным голосом Тиша.
— Они ждут меня, — ответил он. — Должны ждать. Нам ничего не грозит.
— Но ведь популяры…
— Считаются дикарями, — закончил он за нее фразу. — Но нас учили неправильно. Они должны быть на свой лад дружелюбными, разумными и цивилизованными. Идем, ночь наступает быстро.
Они двинулись дальше в развалины, перебрались через раму металлического дивана на воздушной подушке — ржавый и скрученный за столетия скелет, который все-таки еще можно было узнать. Прошли дальше — может быть футов сто, — и тут им навстречу шагнул безлицый популяр. Он протягивал к ним руки движением, которое наверняка считал дружеским.
