– Что ж стоять-то, – сказал он, – посидите…
– Вот что, друг, – надевая шапку, обернулся к нему Мочалов, – есть у вас тут поблизости кабак?
– Как не быть! – засмеялся сторож. – Раз кладбище, то и кабак, они завсегда рядом!
Мочалов протянул старику серебряный рубль.
– Понятно? – спросил он.
– Ментом, вашескородие! – воскликнул сторож и рысью побежал с кладбища.
Оставшись один, Мочалов обошел памятник кругом. На каждой из четырех его сторон грубо и криво были высечены надписи.
«Подсим памятником погребено тело мещанина Алексея василева Колцова сочинителя и поета воронежского, – рассказывали безграмотные кривые строки. – Просвещеной безнаук Природою награжон Монаршею Милостю скончался 33 годов и 26 дней в 12 часу брака неимел. Рожден отродителя Василия Петрова и Праскови Ивановной Кольцовой жителей воронежских. Покойся любезный сын, – заканчивалась эпитафия, – стенящие родители преклоной старости молим всещедрова успокоить душу твою внедрах Авраамовых».
– «Стенящие родители!» – сердито сказал Мочалов. – Низость какая!
Как на живого человека, как на врага, поглядел он на памятник: черный, нелепый, похожий на старика Кольцова в его длинной, до пят, шубе, стоял он, бормоча лживые, грубые слова своих каменных изречений.
– Заждались? – неожиданно появился из-за деревьев сторож. – А я и стаканчик захватил, вот, пожалуйте!
Он подал Мочалову граненую бутылку и толстого зеленого стекла стаканчик.
– Извозчик спрашивает, скоро ли? – извиняющимся голосом сказал сторож. – Ничего, говорю, подождешь, не видишь нешто, дурья голова, какой барин-то!
Мочалов налил в стаканчик водки.
– Ну-ка, друг, – протянул он стаканчик старику, – помяни раба божьего Алексея…
– Это можно, – согласился сторож. – А вы что же?
– Мне нельзя, – сказал Мочалов. – Такое мое, брат, нынче дело…
– Ну, царство небесное! – Привычным жестом старик опрокинул стаканчик и, крякнув, вытер ладонью усы. – Вы что ж, покойнику-то родня, что ли, будете?
– Друг он мне был. – сказал Мочалов. – Да и не только мне, – добавил он, помолчав, – всей России друг.
– Да, хорошие песни складывал, – согласился сторож, – это верно…
– Внуки и правнуки твои петь будут, – серьезно сказал Мочалов. – Ну, прощай, брат, пора мне…
– А штофчик забыли, – подавая бутылку, напомнил сторож.
– Себе возьми! – махнул рукой Мочалов. – Да поглядывай за могилкой-то!
Казалось, что в зале потолок обрушится от рукоплесканий. Вздрагивая от сквозняка, колебались холщовые декорации, шипя, чадили масляные лампы. Но никто из зрителей не замечал ни намалеванного неба, ни деревянных алебард, ни убогих, грязных декораций. Не было сцены, не было актеров: был несчастный Гамлет, бедный принц, с душой прекрасной и глубокой, была человеческая страсть, человеческое горе.
