– Я понимаю только, – ответила госпожа де Сенанж, – что уж вам-то никак не пристало бранить женщин: главный их грех – что они слишком вас балуют.
– Может быть, именно из-за этого, – сказал он со смехом, – я такого невысокого мнения о них.
– Я особенно сержусь на то, что этот презрительный тон входит в моду; им заражены все, вплоть до сочинителей, – продолжала госпожа де Сенанж. – Недавно мне попалась первая часть уж не помню какой книжки, просто дрянная какая-то книжонка; так в ней бог знает что написано о женщинах; я ее бросила и читать не стала.
– Правда, – заметила госпожа де Люрсе, – следовало бы запретить эти скверные книги.
– Почему же, сударыня? – возразил Версак. – Женщины делают, что хотят; пусть же и сочинитель пишет о них, что хочет; он осуждает их поведение, они осуждают его книги. Они не исправляются, он тоже; по-моему, они квиты.
Ужин кончился, все встали из-за стола. Версак уже сомневался в успехе своих притязаний, госпожа де Сенанж продолжала усиленно обольщать меня, а госпожа де Люрсе с отчаянием в душе выслушивала бесцеремонные тирады господина де Пранзи, который, ничуть не смущаясь, просил ее вслух вернуть ему былое сердечное расположение, «ибо ныне оно ему нужнее, чем когда-либо». Как ни страдала она от подобных речей, но еще больней было ей видеть, что я понемногу поддаюсь чарам госпожи де Сенанж; время от времени она бросала на свою соперницу полные гнева и презрения взгляды, хотя старалась ничем не выдать себя. Она слышала, как за ужином та вела со мной чувствительную беседу о любви, пеняя на то, что в ее гостиной, где собирается весь цвет Франции, она до сих пор не видела меня. Госпожа де Люрсе слишком хорошо знала, что в устах этой дамы самая простая любезность таит в себе определенную цель; она слишком настойчиво расспрашивала, свободно ли мое сердце, чтобы любопытство ее было бескорыстным. Госпожа де Сенанж обладала на редкость живым характером и не налагала на себя никакой узды, когда шла к новой победе; она хотела не столько нравиться, сколько быть желанной, и охотно отказывалась от любви и уважения, лишь бы внушить к себе страсть. Госпожа де Люрсе понимала, насколько мужчины к этому чувствительны. И хотя она была уверена в моей любви, но ничуть не сомневалась, что я непременно поддамся – пусть ненадолго – влиянию женщины, которая умеет, вопреки нашей воле, пробуждать в нас ответные желанья. Я держался с госпожой де Люрсе так холодно после довольно смелых и настойчивых домогательств во время нашего последнего свидания, что теперешнее мое невнимание к ней и чувствительность к любезностям госпожи де Сенанж не на шутку напугали ее; она уже не гнала от себя мысли, что я готовлюсь изменить ей. Ей было необходимо сейчас же, без промедления, проверить мои чувства, но она не решалась задать мне вопрос. И как на глазах у столь многочисленного и коварно настроенного общества назначить мне новое свидание? И как после всего, что между нами произошло, заговорить о свидании первой, не произведя на меня самого невыгодного впечатления? К счастью для меня, забота о приличии взяла верх. Менее щепетильная госпожа де Сенанж, сообразив тем временем, что я недостаточно предприимчив и что даже самые выразительные взгляды не открывают мне истины, а на настоятельные просьбы бывать у нее я отвечаю только поклонами, просто уж не знала, как заставить меня понять то, что она так ясно выражала. Чтобы вразумить меня, оставалось только одно средство: прямо сказать, чего она хочет; но даже она, при всей своей бесцеремонности, на это не решилась, потому ли, что я вовсе не проявлял желания это услышать, или – и это вернее – она еще не знала, что со мной нужно объясняться самым недвумысленным образом.
