– Мне кажется, я не давал вам повода усомниться в моей искренности, – сказал я, задетый ее упреком (я уже был уверен, что Версак обманул меня и, находясь под обаянием красоты госпожи де Люрсе, невольно хотел оправдаться перед нею). – Может быть, я и виноват перед вами; вероятно, так; но не в тех поступках, на которые вы жалуетесь; если вы можете в чем-нибудь упрекнуть меня, то лишь в чрезмерном легковерии.
– Ах, вы не были бы так легковерны, если бы действительно любили меня, – с живостью ответила она. – Вы должны были, напротив, защищать меня, когда меня чернили в ваших глазах. Как вы могли пасть так низко, чтобы поверить этим злостным выдумкам? Вы же знали мой образ жизни; неужели и он не мог послужить их опровержением? Конечно, когда женщина моего возраста влюбляется в столь молодого человека, ей трудно оградить себя от подозрений, что она уступает не любви, а привычной распущенности. Такого увлечения не простят даже той, которая всю жизнь вела себя безупречно – хотя бы потому, что от нее этого не ждали – и ее подвергнут за это еще более жестоким насмешкам и осуждению. Но вы не должны были так поступать, и чем безрассудней я жертвовала ради вас своими принципами, тем больше любви и благодарности вы должны были питать ко мне. Любой на вашем месте понял бы, что только величайшая нежность могла бы вознаградить меня за опасности, в какие ввергла меня любовь; что, любя вас, я возлагаю на вас ответственность за покой и счастье моей жизни. Но такой образ мыслей вам не свойствен, – добавила она, обратив на меня полные слез глаза; – даже еще не успев удостовериться в моей любви, вы терзали меня своими капризами и не считали нужным извиняться; мало того: вы сердились даже тогда, когда я вам их прощала. В то же время вы считали излишним оказывать мне самой простое внимание: например, без видимой причины исчезали на несколько дней, говорили мне о любви самым холодным тоном, словно желая оттолкнуть меня, и вообще поступали со мной так, будто вовсе не хотели заслужить мою любовь, а хотели от меня избавиться. Если порой вы и казались более взволнованным, я не видела в вашем волнении ничего, что могло бы тронуть сердце; и меньше всего я чувствовала любовь с вашей стороны тогда, когда вы выражали свои желания. Все это не ускользало от меня; ваше поведение причиняло мне жестокую боль, но не ослабляло моей любви к вам. Я приписывала эти странности вашему незнанию света и не хотела признавать вас виновным. Я надеялась, что вы приучитесь любить и совладаете с этой резкостью манер, что вы охотно будете прислушиваться к советам женщины, которая вас любит, и станете таким, каким она хотела бы вас видеть.
