В моей голове проносились эти нелестные для нее мысли, и я не следил за собой, так что по моему холодному и негодующему виду она, вероятно, поняла, что происходит в моем сердце. Я не скрывал резких перемен настроения, каких обычно карточная игра во мне не вызывала, так что не мог бы объяснить свое состояние волнениями игры. Я поминутно взглядывал на свои часы и, как бы не доверяя им, справлялся о времени у сидящих рядом. Госпожа де Люрсе дважды обращалась ко мне с вопросами, на которые не получила вразумительного ответа. Я стал даже туп, и, что особенно странно, все это происходило из-за женщины, которой за минуту до того я с радостью сказал бы: расстанемся и забудем друг о друге; из-за женщины, от которой я мечтал избавиться, одна мысль о которой была для меня нестерпима; а ведь мое сердце, страдавшее сейчас от ее непостоянства, целиком принадлежало другой!
Странная вещь! И мы еще обвиняем женщин в тщеславии! Мы, безвольные игрушки своего самолюбия! Того суетного самолюбия, которое может кидать нас по своей прихоти от любви к ненависти и от ненависти к любви. Из-за него мы жертвуем нежно любимой и достойной девушкой ради особы не только не любимой, но даже презираемой нами.
Приблизительно в таком положении оказался и я. Постепенно, сам того не замечая, я сдавался на милость госпожи де Люрсе. Я был задет тем, что она так быстро увлеклась другим, и ее измена, вместо того, чтобы отвратить меня от нее навсегда, только сильнее привязала меня к ней.
Однако я не мог бы утверждать, что чувство, которое она мне внушала, было любовью: во мне родились ощущения, которых я до того не знал, которые мне даже трудно было бы определить. Это были чувства сильные, но в них не было нежности, не было даже желания; я понимал, что задет, но не влюблен. Если бы она проявила минутную слабость, показала бы мне, что ревнует, что удручена и старается вернуть меня, – конец! Колдовство бы рассеялось, и мое тщеславие было бы удовлетворено ее унижением; я не испытывал бы более ничего, кроме безразличия и, может быть, презрения.
Но этого не произошло. Госпожа де Люрсе понимала, как опасно было бы вывести меня из заблуждения: ей не надо было проникать в мои чувства, она и так видела, что происходит в моей душе. Я мог быть первым, на кого сей обветшалый прием не окажет действия, и, чтобы достичь цели, следовало продолжать опыт сколь возможно долго. Я был уязвлен, но еще не повержен.
Как только игра окончилась, я, не сдерживая досады, подошел к ней, чтобы проститься; но вид у меня при этом был принужденный, и она сразу поняла, что может без больших усилий заставить меня остаться.
