Эта дрожь толкнула на помост одного из недовольных.
Как и Матвей, он захлебнулся тишиной и с трудом резнул ее криком:
— Мы забыли о том, что сказал Аниканов! Назад дороги нет! Надо приниматься за дело, а не винить друг друга…
Говорили мало, — после кандалов, трудно было говорить, — разошлись понурыми. И вновь застучали станки, вновь запело под молотками железо.
День этот был назван неслыханным на заводе, в городе, а может быть, и на всей земле именем-днем кандальных слов.
После жатвы из тишины обнимающих город полей докатился грохот, наступали враги. Завод вскрикнул сиреной и заплакал, завыл, прорывая смятением высь и грозившие неволей поля. В раскатах его крика сновали сбежавшиеся рабочие. Вооруженные ушли в сторону грохота, невооруженные-в город. Оставшиеся сняли с постов сторожей, поставили дозоры и принялись зарывать полуготовые снаряды, медь, сталь, инструменты и снятые части машин.
Матвея не было на заводе, — он метался в огне лихорадки. Крик сирены казался ему стоном раненого. Он порывался итти на зов, не мог встать и торопил Василия:
— Иди, иди, Вась, хоть ты… Не возись, не на свадьбу идешь! Ох, господи… не серди ты меня… может, не увидимся больше…
Последнего вскрика сирены, гремевших выстрелов, взрывов, криков, гиканья и топота он не слышал. Когда забытье выпустило его из лап, он увидел на полу две вытканных лучами солнца золотых рогожи, подумал:
«Кажется, получшало», и шевельнулся. Влипшие в окна жена и невестка обернулись.
— Взяли белые город, все улицы, завод оцепили, — зашептала невестка. Ходят по домам, по спискам рабочих берут, на рынок уводят… большевиков вешают будто. Васи нету…
— Нишкни, не надсаждай, — прервала ее свекровь. — Давай лучше схороним его. Вставай.
— Это меня прятать? — удивился Матвей. — Не стану я.
— Страшно, Матвей… успокой ты меня…
— А ты не бойся. И чего выдумает. Да будь они трижды прокляты!
— Все хоронятся!
— Ну, и дураки.
Из сеней, хлопнув дверью, вбежала перепуганная внучка:
— Идут сюда… Лавочник показал на нас… рассказывает им. Бумага у этого офицера… три солдата с ним…
Мать всхлипнула, села к Матвею в ноги и указала подле себя место внучке:
— Садись, нишкни… Господи, не допусти до душеньки нашей… нишкни.
— Мать, а кандалы? Спрячь, утащут их.
Внучка кинулась к кандалам и, отброшенная шагами, звоном шпор, села, — офицер и солдаты были уже у двери.
— Чья квартира? Это ты по митингам с кандалами ходишь? Ты Аниканов?
Матвей шевельнул в пересохшем рту языком и прохрипел:
