Но то, что было подавлено в реальной жизни, неожиданно обернулось пророческим безумием. В картинах прошлого молодые красавицы – одна прекраснее другой – обступали монаха, являясь ему в разных воплощениях: от разодетых в шелка царских наложниц до гордых и печальных царевен, от юных царских невест до надменных цариц в торжественных уборах. Сцены венчаний, коронаций, праздничных шествий и дворцовых увеселений сменялись откровенными альковными, кои вызывали на щеках Макария краску жгучего стыда. Раскаяние и неподдельный ужас терзали его: а не диавол ли принимает сии прелестные обличья, пытаясь уловить неокрепшую душу в силки разврата и похоти?
Закончив свои писания, инок порой едва дышал и мгновенно забывался сном. Наутро, весь в холодном поту, он замаливал ночные грехи, не разбирая, свои или чужие. Господу виднее, кто в чем провинился.
Особенно яркими были сцены, связанные с местом пребывания царственных затворниц – Покровским женским монастырем. Безутешная Соломония, роняющая слезы на свое вышивание, ослепительная Ксения Годунова, доживающая в обители последние дни, не смирившаяся, продолжающая плести заговоры Евдокия Лопухина…
– Эгей, брат! – тормошил его за рукав Феодосий. – Ты не оглох, часом?
Макарий вздрогнул и оглянулся вокруг. Оказывается, он вовсе не в темной келейке бывшей царицы, а под открытым черным небом, откуда медленно опускаются белые снежинки, предвестницы зимы. Рядом семенит старик в монашеской рясе…
– Ты? – удивился Макарий, проводя ладонью по взмокшему лбу.
– Знамо дело, я! Кому ж еще быть-то? А ты, гляжу, совсем плох…
– Простыл, видать. Согреюсь, и все образуется.
– Я трав целебных насушил для такого случая. Заварю и принесу, – пообещал Феодосий. – Ты ложись, брат, укрывайся потеплее.
Когда через полчаса он заглянул к молодому иноку, тот лежал на боку, накрывшись с головой овечьим одеялом. От железной кружки с травяным напитком шел пар. Феодосий, обжегшись, пока нес кружку, дул на пальцы.
– Проснись, Макарий, выпить надобно…
Инок открыл воспаленные глаза, с укоризной прошептал:
– Оставь меня, дай соснуть часок…
– Выпей и спи! Не то игумену доложу, он тебя в больницу определит…
Макарий неохотно потянулся к кружке, сделал глоток.
– Горько, будто яд… Что за травы-то?
– Липа, душица, полынь… Ты пей, пей.
Макарий со стоном закрыл глаза. Перед ним сразу закружились золотые пчелы. З-з-ззз-ззз… ж-жжж-ж…
– Жужжат… – пробормотал он.
– Бредишь, брат… – уплывая в даль, отозвался Феодосий. – То хворь твоя говорит…
