— И вот как-то партизаны получили сведения, что на фронт, через наш район движется этот, как его, состав с военной техникой и боеприпасами. Вызывает меня и ещё двух бойцов-окруженцев к себе командир отряда и даёт приказ — пустить этот эшелон под откос. В тот же день вечером, выдали нам карту, еды на два дня, оружие и взрывчатку и мы отправились в заданный квадрат. На следующее утро мы вышли к железной дороге, присмотрелись немного, понаблюдали за ней из далека. Место оказалось открытое, ни кустов ни деревьев, укрыться негде. Решил я тогда ставить триггерный взрыватель, ну то есть который сам, на вес срабатывает. Ну а зачем рисковать, немцы иногда перед составом эту, как её, дрезину с пулемётчиком пускали, а у нас собой шнура метров семьдесят всего-то. Вобщем выбрали мы место, заминировали нужный участок, ушли за пол километра в овражек у молодого леска и ждём. Проходит запланированное время, а эшелона нет. Час прошёл, другой — нет никого. Вообще немцы народ к точности строгий, но колея-то наша, а что русскому хорошо, то немцу смерть…
Монах недовольно хмыкнул.
— Прождали мы три часа, нет эшелона и всё тут. Посоветовались мы с бойцами и решили снимать взрывчатку. Только собрались к железке, как слышим шум паровоза, но не Запада, а наоборот с Востока. Словом не успели мы взрывчатку снять и подорвали весь состав. Уже в отряде мы узнали, что военному эшелону ветку поменяли, он вроде по размерам в наши тоннели не проходил, а взорвал я состав в котором немцы везли людей на работы в Германию. Двести душ… Одни девочки…
Монахи, как по команде одновременно перекрестились.
— Через год, когда стали немца гнать, к нам пробилась регулярная армия. Замполит у нас в отряде шустрый такой был, всё в дружбу ко мне набивался, про жизнь довоенную расспрашивал, про батю и брата, а потом рапорт на меня особистам написал, мол этот, как его, антисоветский элемент… Был трибунал, партизанский командир уговорил смершевцев вместо расстрела отправить меня в штрафбат…
Илюха опять замолчал.
— Так ты батя под вышкой ходил, — прервал затянувшуюся паузу Фадей.
Старый, седой монах на миг задумался и невпопад ответил:
— С тех пор и молюсь за этих девочек…
Он приоткрыл заслонку печи и заглянул внутрь. Жар осветил его морщинистое лицо и полные безысходной боли глаза.
* * *
Из молельни неспешно выходили женщины, их одинаковые чёрные платки были надвинуты по самые брови, длинные юбки из грубого материала доставали почти до земли, они между собой тихо переговаривались.
