– Неужели это правда?
– Чистая правда!
– Значит, хотели блеснуть передо мной?
– Обязательно. Распустить перед вами павлиний хвост.
– Для меня это было бы лишнее.
– Не скажите. Я чувствовал, что вы как будто недооцениваете меня, как писателя, и вообще…
– Нет, нет, Никита Акимыч, этого не было. Литературный ваш талант я всегда очень высоко ставила. Но согласитесь, что для счастливой семейной жизни одного литературного таланта мало. И я должна была к вам приглядеться.
– Ну и что же вы увидели? Говорите, говорите, не стесняйтесь, Зиночка!
– Признаться, вначале мне показалась подозрительной та поспешность, с которой вы воспылали ко мне. "Серьезное ли у вас чувство?" – спрашивала я себя. Не есть ли это легкое скоропреходящее увлечение? Не подходите ли вы ко мне толь ко как к женщине? Все это для меня было важно знать…
– Ну и что же вы узнали?
– Узнала, что бояться вас мне нечего. Узнала, что найду в вас близкого человека, друга, без которого, мне кажется, так трудно жить на свете и которому будут не безразличны мои горести, мои радости…
– Своими словами, Зиночка, вы превосходно выражаете и мои мысли и мои надежды.
– Я очень рада этому, Никита Акимыч… Никита Акимыч! Не знаю, как вы, но я искренно и горячо вношу в нашу связь всю себя целиком – и душу и тело. Говорят, женщины вообще отдаваться частично не могут.
– Зиночка, одно могу вам сказать на это: я убежден, что нам с тобой будет хорошо.
– Я тоже так думаю, Никита Акимыч. – С засиявшим лицом она осматривается вокруг: – Сама себе не верю: неужели все это не сон? Неужели с сегодняшнего дня я уже не одна на этом свете, не одинока?
– А с кем? – спрашивает Шибалин нежно. – А с кем же ты теперь?
Зина смущается.
– С вами.
– Не с "вами", а с "тобой".
– Хорошо… Это потом… Когда попривыкну. Никита Акимыч! Что это у вас? Неужели слезы?
Шибалин улыбается, прячет лицо.
– Ах ты, мой прекрасный! – восклицает шепотом Зина, тянется к нему и сама роняет несколько слезинок. – Такой большой, такой могучий и плачет…
Они пожимают под столом друг другу руки, ближе склоняют ся один к другому головами, продолжают растроганно беседовать.
Дверь с надписью "Библиотека" приоткрывается и в об разовавшуюся щель выглядывают настороженные лица Веры и Желтинского.
XIV
Желтинский:
– Вот! Полюбуйтесь-ка! Поглядите, как ваш "великий писатель" поглаживает ее руку, как нашептывает ей на ухо! И на его писательском языке это называется изучать нравы презренной толпы, вносить в сокровищницу мировой литературы новые перлы. А по-нашему, по-простому, это значит сеять в обществе молодежи разврат и самым бессовестным образом обманывать не в меру доверчивую жену. Факт налицо! И вы после этого еще будете меня уверять, что между ними ничего нет! Дитя вы, Вера, дитя! Жаль мне вас, искренно жаль!
