Ужас был неодолим. Я никак не мог с собой совладать. Раньше я не знал, что такой страх можно испытывать дольше, чем мгновение.
Женщина повернулась и посмотрела прямо на меня.
И тогда — глядя в её гладкие, беззрачковые глаза — я все понял.
Необыкновенно жаркая легкость подняла меня в воздух.
Рюкзак в одной руке взлетел охапкой перьев.
Я бежал — падая, перекатываясь, вставая — до тех пор, пока не рухнул замертво.
Очнувшись, я не мог подняться. В исступлении бега, мое тело превратилось в ветошь. Оно трепетало как отдельная вещь. На плечах и поясе проступили кровоподтеки от лямок. Мышцы дрожали и скручивались, с ожесточенной непроизвольностью лягушки, подключенной к электрическому разряду.
Наконец, отлежавшись, я решил срочно выходить на реку.
Река оказалась совсем рядом. Уже вечером закат вдруг разлился в нижнем ярусе открывшихся уступов, — и, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, я услыхал раскаты порога.
Выйдя на берег, я срочно собрал байдарку, погрузился, ринулся в путь, — и успел до сумерек пройти еще километров пять.
Река была третьей категории сложности, и пока что следовали не пороги, а так — перекаты-порожки: знай только выгребай, не зевай. Зато беспокоили завалы топляков, о которые приходилось часто препинаться, а иные брать коротким волоком в обход. Однако в любом случае на воде расслабляться не следовало. Вдобавок, ниже на маршруте были проставлены три четверных порога и небольшой водопад. Это при том, что я не был уверен, от какой именно точки начался мой спуск — и каково мое реальное местоположение.
XII
Ночевки я устраивал только на противоположном берегу, у самой воды. Теперь я чурался тайги и не чаял, когда из нее выберусь.
Я все никак не умел взять себя в руки. Да, теперь я мог убедиться, что ни одна симфония не способна так потрясти человека, как какофония голосов таежной ночи. Опалесцирующие звериные зенки чудились мне за костром в потемках — и потихоньку тускнели, покачиваясь перед глазами, когда я засыпал, сжимая раскаленную рукоятку ракетницы.
Теперь я молился встретить на реке туристов, геологов, беглых, хоть кого — так я стосковался по живой душе.
Но опустошенная страна хранила молчание.
На третий день среди камней на правом берегу по ходу байдарки мне померещилась собака. Сначала длинно мелькнула серой шкурой, покатилась меж камней, я видел прижатый хвост — и короткий прыжок скрыл ее в навале прибрежных валунов, оставшихся за уже набравшим ходу поворотом…
