— Ты чего себе возьмёшь? — спросил Витя.
— А во — Винни-Пух, и все его кореша. Чем плохо?
Витя улыбнулся и показал Жене свою книжку. На обложке — смазанный, неудачный снимок: голубое небо и берёзы.
— Сергей Есенин?
Точно. Она взяла её из стопки, потому что любит. Книги любит, даже старые, побитые и выкинутые. Мы же все выглядим жалко, когда нас выкинут и оставят. Когда нам дадут знать, что мы больше не нужны. Женя подобрал брошенную книгу, раскрыл на форзаце и написал свой телефон. Потом подумал и взял ещё одну из стопки. Тоже записал. Всего двадцать шесть книг — и появляется шанс. Может, она вернётся сюда ещё раз?
Перекопав кучу до середины, он вдруг заметил боковым зрением — дальше, между двумя мусорниками, за стопкой книг, кучку говна. Маленькую, суховатую, зловещую весеннюю кучку. И рядом с ней листик, которым кто-то подтёрся. В голове, изнутри мозга, понёсся тяжёлый, страшный, тихий, но тяжёлый гул. Не желая верить в происходящее, Женя медленно, как в страшном сне, протянул руку и взял испачканный фекалиями листик. 241–242. И рисунок 4.7.
Сердце его замерло. Настороженно метнулось в груди, похолодело и отбросило дрожь по всему организму. «Рис 4.7. Метод поправки на мутность или окраску неизвестного раствора при изменении рН с помощью индикаторов». Перевернул. С другой стороны — текст и табличка. Всё.
Всё.
Сердце включилось и несколькими страшными, мощными ударами разнесло по телу волны крови. Женя поднял глаза и, сквозь набежавшие чёрные пятна и рябь, сквозь муть и тяжёлое биение в висках, сквозь гул, и стон, и дым в голове, увидел коряво выцарапанную ножом надпись на боку мусорника.
«Сука».
— Сука…
Сцена в автобусе всплыла с неожиданной ясностью. Она выходит. Заколка-бабочка. Девочка-вишенка. Алкаш… Простите человека пьяного… Простите человека… Человека простите…
У алкаша — книга. Он не выбивал у неё книгу из рук. Он уронил свою книгу. Уронил свою… Макулатуру свою уронил. Какая муть… Муть. Мутность…
Вот и вся тебе, девочка-вишенка.
Вот и вся тебе дурацкая любовь.
Вот и всё.
Теперь точно, кроме как курить, ничего не остаётся.
Собрались вечером в «Старом Томе». Настаивал больше всех Толя и, как всегда, опоздал на полчаса. Пока его не было, разговор не клелися. Наташа сонно пиво потягивала, Женя с тоской смотрел в окно, а Ксен, вконец обнаглев, разложил на столе тетрадку, сигареты, траву высыпал и забивал косяк.
— Ты бы поосторожней, — заметил Женя. — В сортир, что ли, со своей травой пошёл бы.
