– Ныне отпущаеши, господи, раба твоего! – шептал де Мело и одновременно думал: «А жить я буду долго!»
В Кремле суетились радостные, оживленные и слабые люди. Все крыши церквей, все окна звонниц были наполнены пестрым народом.
Смотрели вниз, на сечу и на Климентовский острожек там, за рекой.
В Климентовском острожке вся земля устлана трупами.
Стояли толпой над убитыми израненные казаки.
Старик монах тонким голосом причитал перед ними, кланялся им, умолял о чем-то, любуясь собственным своим плачем.
Причитал старик по-церковному:
– Яко от вас начася дело доброе, вы стали крепко за истину и православную христианскую веру, и раны многие приемлющих, и глад и наготу терпящих, и прославше во многих дальних государствах своею храбростью и мужеством. Ныне же, братья, – плакал монах, – все то доброе начало единым временем погубить хотите…
Идут на Москву иноземные люди.
Стояли казаки, не верили они Авраамию Палицыну, знали его в таборах: был келарь троицкий в Польше послом, и присягнул келарь польскому королевичу Владиславу за то, что паны дали монастырю беспошлинную торговлю конями. И с Сапегой был друг монах, а сейчас, видно, не сговорились.
– Изыдите же на противных! – кричал монах.
Колебались казаки.
Удар за ударом принимали нижегородцы.
– Умрем, Козьма, – сказал Пожарский. – Лучше смерть, чем жизнь поносная!
– Дмитрий Михайлович, – ответил Минин спокойно, – дай мне воинов, и я инако промыслю.
– Бери кого хочешь, – сказал Пожарский.
Козьма на коне переплыл наискось Москву-реку.
Посмотрел – у Крымского двора стояли две гетманские роты, конная и пешая.
От Чертольского ручья видно было большое, стройно наступающее гетманское войско.
У закоптелой стены Белого города стояли три сотни русской конницы.
Козьма выехал к ним, примериваясь.
Закричал:
– Москва, Москва! – И повел людей за собой без сомнения.
Поляки, не дождавшись удара, дрогнули и побежали.
Конные потоптали пеших.
Минин не остановил победы, не дал врагам оправиться и с несколькими сотнями врубился в самый центр гетманских войск.
Услыша Козьму, увидя ярость боя, все русские люди, залегшие по крапивам, спрятавшиеся по ямам, встали, как воскресшие.
За конницей Козьмы бежала на поляков яростная русская рать.
Опять заговорили пушки Никиты Давыдова, пошли в атаку копейщики Пожарского.
Козьма вел свое войско, и оно росло. Вскакивали, выбегали все новые люди, присоединяясь к всадникам и довершая их удар.
Рядом с Козьмой скакал любимый его племянник Петр. Сын любимой сестры, храбрый парень, рослый, смелый.
