Почти не веря себе, вспоминаю я голод нашей плоти тогда. В этом смешались природная неистовость животного, неудержимая жажда жить и отрицание какой-либо избирательности и утонченности.
Страсть, с которой мы предавались пьянству, игре, ссорам, правила и нашими любовными делами. И если весь наш образ жизни вообще вызывал у нас очень незначительные угрызения совести, то здесь они полностью отсутствовали.
Женщина была для нас необходимой добычей. Она должна была оказаться в постели, и тем все было оправдано. Не знаю, не подчинялись ли мы в своих порывах скрытому желанию реванша, не требовали ли этого способа мести все наши неутоленные ночи на фронте и в силу того, что месяц за месяцем мы испытывали жажду обладать желанным телом с нежными формами, не стали ли мы их ненавидеть.
По отношению к женщинам все в нас было циничным: слова, взгляды, жесты, внутренняя необузданность. Если случайно во мне возникало нежное чувство к одной из них, мне становилось ужасно стыдно. Мне казалось, что это унижает меня, – я тут же гасил его каким-нибудь пошлым намерением.
Мы с Бобом так далеко зашли в подобном к ним отношении, что так же, как имели общие деньги, имели и общих любовниц. К чему ревновать или деликатничать? Какая женщина стоит этого? Единственное, чего требовало наше самолюбие, так это первенства.
Однако мы очень скоро поняли, так как с самого начала путешествия вели ночную жизнь, что в этой суетной игре тщеславия рискуем извратить прекрасную суть товарищества. Мы были слишком кипучи, слишком неистовы, чтобы соперничество, даже без серьезных на то оснований, не стало бы схваткой. Молодые собаки, играя, грызутся до глубоких ран, почуяв большую кровь.
Итак, мы установили нечто вроде договора, регулирующего нашу охоту. Только тот, кто, первым указав на женщину, крикнет: „Увидел!" – имел право преследовать ее.
Второй мог заняться ею лишь через день.
У нас обоих глаз был верным. Если мы до сих пор оставались в живых, то этим в значительной степени были обязаны быстроте взгляда. И мне в самом деле верится, что даже во враждебном нам небе, полном смертельных ловушек, и Боб и я напрягали свое зрение только для того, чтобы первым заметить девицу из кабаре или танцовщицу из притона.
Женщины, обедавшие в «Гранд-отеле», были совершенно иного типа. Большей частью дамочки европейских колоний, жены коммерсантов или банкиров, грузные, вялые, одетые небрежно или же с претензией. Болтали какие-то американки, некоторые из них отличались неплохими фигурами и приятными чертами лица, но мы так ими пресытились в Сан-Франциско, что они нас больше не интересовали.
