Нет, определённо, эти два товарища скоро сведут меня с ума. Если быть точнее, то два с половиной, потому что они и барона постепенно превращают в такого же прохвоста. Ну где же это видано, чтобы вот так, походя, попивая пиво с раками, перекраивали карту Европы? Да, не спорю, и самому приходилось порой решать судьбы мира в походных условиях, но там хоть антураж был соответствующий. В раскинутом шатре, под развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, грохот пищалей и мушкетов.
Или в бане, когда выйдешь из парилки весь распаренный, с берёзовыми листочками, прилипшими, хм…, допустим к плечу. А тут и денщик встречает с чарочкой на подносе, и рука его в белой перчатке предупредительно так вилочку держит с наколотым на неё огурчиком. Лепота! И такая ясность и пронзительность мысли образуется, что раздвигаются границы мироздания, познаётся промысел Божий, а границы государственные приходят в равновесие сообразно ему.
Но не в пивнушке же привокзальной такие дела решать? Понимаю Изю — как был авантюристом, так им и остался. Но Лаврентий Павлович? Не солидно, право слово.
— Чего загрустил, Гаврила Родионович? — развеселившийся напарник хлопнул меня по плечу.
— Ты что творишь, зараза? — заорал на Израила Лаврентий, растерянно наблюдая как пиво, плеснувшее из моей кружки, растекается по его галифе.
На шум начали оборачиваться другие посетители буфета. Они и раньше с любопытством поглядывали в нашу сторону, будто никогда генералов не видели. Или три генерал-майора в одном месте, это уже слишком много? Может быть стоило одеться как-то иначе?
— Тихо! — я грохнул кулаком по столу, требуя внимания. И получил его с избытком, так как столешница с треском разломилась пополам, ножки разъехались в стороны, как у неподкованного коня на молодом льду, и под жалобный звон бьющейся посуды всё это великолепие разлетелось по полу.
— Трындец! — Изя грустно констатировал факт вопиющего вандализма, грустно провожая взглядом недопитое пиво, отправившееся в последний путь. — Сейчас что-нибудь патруль вызовет, и нас заметут. Прямо как молоденьких лейтенантов, устроивших дебош в общежитии медицинского училища.
— Ты ещё вспомни, как тебя в двенадцатом году жандармы вокруг Смольного института гоняли.
— Так не догнали же, — Раевский даже зажмурился от приятных воспоминаний, и на лице его появилась глупая блуждающая улыбка.
Видимо у товарища Берии было меньше подобных случаев, или прошлая жизнь заставила научиться осторожности, только он первым заметил опасность, о чём и не преминул сообщить:
