— Что печалит тебя, надёжа государь? — спросил он. — Ведь бьём же ворога!
— И верно, государь наш Пётр Фёдорович, — тут же подхватил «двор». — Поведай нам в о чём печалишься? Что сердце твоё тревожит? О чём думы, столь черны?
— Кого бьём, господа свита? — с всё той же наигранной мрачностью произнёс Пугачёв. — Ведь русских же людей бьём, моих верных солдат бьём! И беда ли их в том, что они не ведают за кого воюют. Сейчас они гибнут за Катьку — жёнку мою дрянную! И от этого только пуще злость моя на неё!
Вот же человек! Омелин даже головой покачал. На всём зарабатывает себе народную любовь. Даже на гибели врагов. И ведь теперь его будут не иначе как «добрым государем» называть или ещё как-нибудь в этом роде. Умён ты, Емельян Иванович, или Пётр Фёдорович, ведь давно уже все так тебя зовут. Вот только сумеем ли мы, коммунары двадцатого века, направить тебя на верный путь после победы? Ведь, если разобраться, среди нас только военные, политиков нет, эта роль ляжет на плечи комиссаров. Будет крайне обидно, если комбриг со своими военспецами выиграют войну, посадят Пугачёва на трон, а комиссары не сумет справиться со своей задачей. И не будет никакого государства рабочих и крестьян в восемнадцатом веке, а вместо него — этакая казацкая монархия, о которой мечтают яицкие старшины.
«Ладно, — сказал себе Омелин, — рано думать об этом. Пока сосредоточимся на текущих задачах».
Тут дверь «царских хором» отворились, и в них ввалился окровавленный человек в рваной гимнастёрке, но с мушкетом в руках. Он прислонился спиной к стене и сполз по ней, оставляя за собой тёмный след на золотой фольге, которой были оклеены стены дома.
— Беда, государь… — прохрипел он.
— Господа офицеры кавалерии, — обратился к нам князь Голицын, — вы видите, что твориться сейчас за стенами Сакмарского городка. У меня не осталось резервов, кроме вас, господа. А значит, пришёл ваш час, господа!
— Но как, ваше превосходительство?! — удивился наш командир. — Это же невероятно, пускать кавалерию на узкие улочки этого городка. Нас же просто уничтожат!
— Верхом вы отличная мишень, — согласился князь, — однако в этот раз вам придётся идти в бой пешим строем.
По рядам офицеров пронёсся шёпоток: «Немыслимо»; однако, возражать генерал-майору никто больше не стал. Армия, в конце концов, а не институт благородных девиц.
— Я оставляю при себе только эскадрон казанских кирасир, — продолжил князь Голицын, — остальных офицеров более не задерживаю.
