Театр под сакурой - Борис Владимирович Сапожников

Маршал Советского союза Михаил Тухачевский стоял у окна и глядел на весенний лес. Гренадерского роста, в ладно подогнанной форме, настоящее воплощение русского офицера. Такие били пруссаков Фридриха в Семилетнюю войну, французов Бонапарта в Отечественную и турок Османа-паши в Русско-турецкую. Сёи[1] Моримото даже засмотрелся на него. Невысокий, кривоногий и даже по меркам родной страны достаточно некрасивый, а европейцу так, верно, вовсе кажущийся уродцем, Моримото комплексовать начал немного. А вот дайсё[2] Усуи, возглавлявший делегацию, похоже, не испытывал ни малейших затруднений при общении с маршалом. Ну да он потомок древнего рода самураев и полководцев, знаменитых ещё в эпоху Хэйян, куда жалкому потомку водоносов до него. Моримото, не смотря на громкую фамилию, лишь чудом удалось выбиться в офицеры. Всё благодаря Реставрации Мэйдзи, когда дед молодого сёи, киотский водонос, одним из первых записался в отряд самообороны своего квартала и вместе с прочими простолюдинами стал противостоять Синсэнгуми[3]. В первой же схватке получил тяжёлое ранение и был вывезен в деревню, вместе со многими боевыми товарищами. Долго воевал — копейщиком, алебардиром-нагинатчиком, стрелком. Вернувшись в столицу, стал полицейским начальником и стал командовать молодыми самураями, с которыми сражался не так давно. Тогда же он, согласно закону, и взял себе фамилию Моримото, в общем-то, в пику тем же самураям с аристократами. Был с ними излишне строг и жесток, за что получил прозвище Людоед, а на смертном одре запретил всем потомкам идти в армию. Отец послушался веления деда, внук же посмел ослушаться. Правда, отцу никогда не узнать об этом, его зарезали, когда он ночью возвращался домой с работы.

Отбросив мысли о своей семье, сёи Моримото прислушался к диалогу маршала и дайсё.

— Я не понимаю вас, маршал, — говорил дайсё Усуи. — Вы были офицером и дворянином в Российской империи, а ведь большая часть вашего сословия, или как вы говорите теперь, класса, вступили в ряды белого движения. Вы же — офицер гвардии, вам — прямая дорога в белые, но вы вступаете в ряды Красной армии. Этого поступка я понять не могу.

— Это проще простого, комбриг, — отвечал маршал Тухачевский. Оба говорили на немецком, которым владели в совершенстве, однако японские звания на этом языке звучали не слишком благозвучно, а потому, с молчаливого согласия дайсё, маршал называл его на советский манер. — В царской России я был подпоручиком, пусть и героическим, сыном обедневшего дворянина Смоленской губернии, и в случае победы белых до фельдмаршалов бы не дослужился бы до старости, и то вряд ли. При новой власти я из младшего офицера роты, сбежавшего из Ингольштадского лагеря для неисправимых военнопленных, стал военным комиссаром Московского района обороны, а после этого назначен командующим Первой армией Восточного фронта. Согласитесь, комбриг, это куда лучшая перспектива, нежели шагать в рядах батальона смерти на пулемёты красных.