— Здесь не спуститься, — качал головой секунд-майор Брюсов, — надо с четверть версты вниз по теченью проехать, там берег поположей.
— Это потеря времени! — кричал Михельсон, но делать было нечего, если подниматься по этому берегу было можно, то спускаться — нет. — Полк, за мной! — вынужден был скомандовать он.
— Драгуны, следом за карабинерами! — крикнул Холод. Его эскадрон обошёл каре гренадер с тылу, обстреляв их из своих фузей, и быстро пристроился к нам.
Это и спасло нам жизнь.
Комбриг Кутасов, едва вырвавшись из рукопашной, тут же едва не бегом кинулся к позициям артиллерии. Май ор Чумаков также инспектировал своё хозяйство, оглядывая едва не каждый из шрапнельных снарядов.
— Сколько их у нас? — спросил у него Кутасов, хотя сам отлично знал ответ.
— Как положено, — пожал плечами тот, кладя в ящик очередной снаряд, — по двунадесять снарядов на орудие. Все калибры есть. Не маловато ли будет?
— Этих хватит, — кивнул Кутасов, провожая взглядом откатывающуюся пехоту. — Заряжай!
— Шрапнелью, — сложное слово далось Чумакову нелегко, — заряжай!
Самым страшным было то, что рвались эти снаряды почти беззвучно. Все успели основательно подзабыть о Сакмарской мясорубке, где пугачёвцы впервые применили это кошмарное оружие. В общей канонаде никто не расслышал глухих хлопков, с которыми взрывались в воздухе начинённые пулями снаряды. При взрыве они больше всего напоминали облачка свинцового цвета — и дождик из них шёл именно свинцовый. Шарики весом в семь с половиной золотников разлетались в разные стороны, щедро осыпая нашу пехоту. Солдаты падали под этим градом.
Казалось, в единый миг Казанку запрудили трупы в зелёных мундирах, а воды её потекли кровью. Мы даже придержали коней, глядя на это избиение.
— Твою мать, — выразил общее настроение вахмистр Обейко.
А к нам уже неслись башкиры и конные казаки, стремясь покончить и с кавалерией корпуса, раз пехота уже, можно сказать, перестала существовать.
— Карабинеры! — вскричал наш командир. — На врага! Сокрушим этих чёртовых бестий!
— Остановитесь, премьер-майор! — заорал на него капитан Холод. — Это же чистой воды самоубийство!
— Полк, за мной! — игнорировал его Михельсон — и мы, как один, дали коням шпоры, терзая их и без того раскровавленные бока. И сибирские драгуны поспешили за нами.
Мы столкнулись с казаками с башкирами. Я, как сумасшедший, орудовал палашом, круша направо и налево. Под тяжёлым клинком его падали враги. Мелькали узкоглазые лица башкир и бородатые — казаков. Мне было всё равно, кого рубить. И я рубил. Как безумец, берсерк из скандинавских легенд, не думая о себе, лишь бы убить ещё одного врага. А за ним ещё одного, и ещё, и ещё. Враги падали, тяжёлый клинок палаша ломал их лёгкие шашки и копья, но почти каждый цеплял меня. Мундир давно превратился в окровавленные лохмотья, шляпу я потерял ещё в схватке с гренадерами, палаш изрублен, больше похож на пилу, но это и хорошо — тем более страшные раны будет он наносить врагам.
