— Не горюй, в тапочках легче, — пошутил я.
Собеседник не принял шутки.
— Пойду сегодня прямо к полковнику, — решительно заявил он. — А доберусь до начальства — заведу разговор не только о сапогах. Долго мы тут будем утрамбовывать площадки? И на кой черт столько словесности вокруг одной учебной винтовки образца прошлого века? Хотите показать — устройте музей, но не тратьте времени на пустяки. Всю программу учебного пункта можно одолеть за неделю, а тут конца-краю не видно.
Мне нравился этот парень — резкий, прямой, бескомпромиссный. Говорили, что до прихода в погранвойска он был секретарем комитета комсомола крупного завода, хотя сам он избегал этих разговоров. Он все схватывал быстро, по любому вопросу имел свои суждения и высказывал их смело.
Но на этот раз я не мог согласиться с ним. Наверное, Иванов-второй не видел Стручкова в строю. Да и меня тоже. Ванюха Лягутин шагал лучше, зато споткнулся на спортивном коне: растянул сухожилия обеих рук. Но никому не пожаловался и, превозмогая страшную боль, продолжал прыгать через эту треклятую, набитую опилками скотину.
У каждого новобранца что-то не ладилось, и от этого портилось настроение, росло чувство неуверенности, беспомощности: таких пускать на границу рановато.
* * *
Сегодняшнее утро началось не с физической зарядки, как всю прошлую неделю, а с генеральной уборки палаток. В нашей старшине Аверчуку не понравился самодельный столик.
— Что он болтается, как пьяный?
— Земля круглая! — доложил Стручков.
— Такая же круглая, как твоя голова! — отрезал Аверчук.
В другое время старшина добавил бы еще что-нибудь не очень приятное для земляка, но сегодня ему недосуг. Он придирчиво осматривал заправку коек, проверял, не насовано ли что под подушки, как пришиты подворотнички, начищены сапоги, пригнано обмундирование.
Ожидали начальника отряда. Правда, заранее об этом никто не оповещал, но здесь тоже работал беспроволочный телеграф. И старшине хотелось показать нас, ну и себя конечно, в самом лучшем виде.
Я был дневальным по палаткам. Аверчук заставлял меня именовать его полковником и отдавать рапорт. Голос мой с каждым заходом все больше крепчал, становился увереннее, и старшина, кажется, остался доволен.
— Значит, помни: без всяких запятых. Запятые в рапорте все равно что противотанковые надолбы на шоссе. Тренируйся!
Можно было не предупреждать. Уж теперь-то, товарищ полковник, вы признаете своих земляков. Признаете! Я напомню! И не как-нибудь, а в присутствии всех. Подойду, нет, пожалуй, подбегу, резко остановлюсь, вскину руку к фуражке, щелкну каблуками и громко, на весь лагерь: «Товарищ...»
