— По теннису, — сказала она и сильно покраснела, до глаз, до бледных висков, — это ужасно, что вы все понимаете. Я так не могу.
— Значит, на своей машине я не поеду. Или никто не знает, что он тренер?
— Только бабушка знала.
— Это ничего не значит. Она могла рассказать любому. Вам придется за мной заехать. Машину я оставлю здесь.
Он терпеть не мог оставаться без машины. Он всегда был на машине. Без нее он чувствовал себя, как собака, привязанная к многопудовой гире. Вроде передвигаться можно, а вроде как и нельзя.
Во что он ввязался?!
— Вы привезете меня на дачу и скажете, что хотите показать меня родным, раз уж выпал такой случай и все собрались вместе. Кстати, можно не объявлять, что я тренер. Если кто-то знает, это выяснится само собой, а если нет, то лучше помалкивать. В теннис я все равно не играю. И постарайтесь все время ходить за мной или по крайней мере быть в поле моего зрения. Ну, как будто вы в меня влюблены и не в силах со мной расстаться. Черт его знает, может, вашу бабушку и в самом деле убили.
— Вы думаете, что меня тоже могут… убить?
— Не знаю, — ответил Кирилл тихо, — все возможно.
* * *
Чахоточная «Хонда» затормозила у кованых железных ворот, и Кирилл внимательно посмотрел на Настю. Она разжала ладони. На блестящем пластике руля остались быстро тающие влажные пятна.
— Я боюсь, — сказала она одними губами.
— Мы с вами на «ты», — напомнил он, — через неделю мы собираемся в отпуск. У нас все хорошо.
— У нас все плохо, — выговорила она, — я привезла вас потому, что думаю, что кто-то из моих родных убийца. Господи, это невозможно!
— Вы привезли меня потому, что в меня влюблены и хотите, чтобы семья со мной познакомилась. Только не переиграйте. Все равно в звезды мирового кинематографа мы с вами не годимся.
— Не годимся, — согласилась она.
Кирилл улыбнулся и, перегнувшись через портфель, втиснутый между сиденьями, потянулся и поцеловал ее в щеку. А потом еще раз, в ухо.
Прямо перед собой она увидела серые очень внимательные глаза, в которых не было никакого чувства, только настороженность. У него были приятные губы, не мокрые и не скользкие, и пахло от них хорошо — всю дорогу он мусолил «Орбит белоснежный», и это жевательное движение удивительно ему не шло.
Отстранившись, он некоторое время молча смотрел на нее, а потом выбрался из машины. Открыл заднюю дверь и потянул с сиденья объемистый желто-серый рюкзак.
— Ты машину в гараж загонишь? — спросил он, наклонившись к ее окну. — Или здесь оставишь?
