Он остановился в шаге от них, с болезненной остротой ощущая ее присутствие. Его взгляд, обращенный к единственному человеку на земле, которого он называл своим другом, источал ледяной холод.
– Рейф. – Кивок резкий, приветствие сквозь зубы.
Как будто в ожидании этой реплики, его мир покачнулся, а потом снова встал на ноги. Рейф уже удалялся с плутовской улыбкой на устах, полной озорной радости, а Джордана, вся засветившись счастьем, тянулась ему навстречу. Он инстинктивно выбросил вперед руки, чтобы схватить ее, поддержать в этом порывистом, бездумном движении к нему. Замерев посреди прохода, где поток людей разбивался об него надвое, словно ручей о каменную глыбу, он думал лишь о Джордане.
– Патрик! – Ее пальцы вцепились в его руку. Он был встревожен; она уловила это в одном-единственном слове. – Твой самолет опоздал, мы так волновались. С тобой все в порядке?
– Теперь – да. – Он тосковал по ее облику. Тосковал с того самого момента, когда бросил ее, убежал с жалящими словами на губах и болью в сердце. Теперь их не разделял океан, и, останься он на этом месте навечно, ему не наскучило бы смотреть на нее.
– Правда? – мягко переспросила Джордана. Боль осталась; она слышала ее в глубоком тембре его голоса, в его раскатистом шотландском акценте. Боль от схваток с самим собой, от предательства, от воспоминаний в истерзанном сердце мальчика-мужчины. Воспоминания и боль – они дремали в его душе, пока одним ярким солнечным днем она не вошла в его жизнь.
Она разбудила их, заставила вспомнить мать, которую он ненавидел, и отца, которого он любил. Дразня его своей безрассудной гордостью и задетым тщеславием, привязала его к себе, хотя честь, не тронутая ни предательством, ни страданиями, убеждала его уйти.
Приподняв его руку к лицу, она потерлась губами о ладонь, жалея, что не в ее силах ослабить боль, которую матери умеют смахивать одним поцелуем. Страдания ребенка вплетались в страдания мужчины, дерзкого и неотразимого, давно выросшего из материнских ласк.
– Джордана. – Он прошептал имя девушки, выдернув руку из ее руки и приподнимая пальцем голову за подбородок. Ее улыбка растаяла, губы задрожали, и золотистые ресницы плотной завесой опустились на блестящие от слез глаза. Патрик стиснул зубы, заглушая рвущийся из горла стон. Ему знакомы были злые или капризные женские слезы, но никто и никогда не плакал просто потому, что он существует. Ему хотелось подхватить ее, осушить поцелуями каждую драгоценную слезинку, закрыть ее своим телом, спрятать от любой беды.
