До этого я не представлял, насколько упряма, сильна и даже тверда вода горной речки. Она не давала переступать, отрывала подошвы ног от каменного русла, — чтобы сделать шаг, надо, преодолевая напор, сдвинуть большую тяжесть, чуть скользя по дну. Если поднимешь ногу, вода немедленно схватывает ее и несет — ногу уже нельзя поставить на дно и укрепиться. Свирепо злясь, вода кипела, пыталась повалить; палке тоже не найдешь опору, вода вырывает ее из рук, — и когда идешь, чувствуешь себя, будто борешься на жизнь и смерть со злобным и могучим существом, у которого только одна задача: во что бы то ни стало погубить тебя.
Во вторую речку первым полез я. До середины вода не поднималась выше колен и можно было терпеть. Дальше она начала подниматься: выбирая брод, мы не видели, что у другого берега глубже. Надо было проявить нечеловеческое усилие, чтобы удержаться на ногах. До берега осталось всего метра два, а вода подобралась к животу: еще секунда и вода свалит. У самого берега, я видел, было еще глубже, — оттолкнувшись ногами и палкой от дна, я вытянул руки вперед и выбросился руками и грудью на берег — вода выбросила и мои ноги.
На другом берегу мы разжигали костер, сушили одежду и долго отделывались от страха, который внушила нам переправа. Нет, аварию к нашей легенде можно было прибавить: мы заслужили эту прибавку не легким трудом…
Дни уходили, а не было и признака, чтобы горам подходил конец. Мы шли в горах уже дней пять, а у меня было такое ощущение, что мы только в сердцевине хребта. Мы поднимались на высокие вершины, с надеждой смотрели на восток: открывались только новые и новые горы, целые стада гор, и дальние из них, казалось, были не ближе, чем в первый день. Какая-то нескончаемая пустыня гор — когда она кончится?
Перевала так и не было. Может быть, мы шли по нему, а может, давно потеряли, плутая по извилистым долинам. Как его определить, если нет ни одного знака, а долины, ущелья, горы по разному, в десятках вариантов, повторяют друг друга и схожи, как близнецы? А тут еще пошаливает компас: наверно, близко залежи руды и стрелка компаса то и дело вихляется в стороны. Не идем ли мы вдоль гор или пересекаем их не по прямой и этим удлиняем наш путь?
Торопиться надо было и потому, что продукты подходили к концу. Я ругал себя последними словами за безволие, уступчивость: в первые дни пути, когда выходила очередь готовить еду Хвощинскому, он расходовал продукты в два и три раза больше нормы. Я возражал, но он с обезоруживающей беспечностью говорил, что продуктов хватит, а не сытыми мы будем идти медленнее и получится то же самое. Правда, путь был трудный и затрату энергии надо пополнять, но нельзя и не думать о будущем. Слабо возражал я и потому, что Хвощинский был лет на пятнадцать старше, а я много полагался на возраст и хотя уже не раз убеждался, что мудрость возраста и опыта чересчур относительны, еще не отвык смотреть на старших, как на более опытных во всех случаях жизни, а возможно, даже и более умных людей. В конце концов я все же взбунтовался и взял продукты под свой контроль, но было уже поздно: к вечеру пятого дня блуждания в горах еды у нас осталось только на сутки.
