«О боже, — произнес он про себя, — и откуда у нее еще столько голоса и столько этой Innigkeit {6}, которая совершенно изменила характер моей песни? Откуда у нее нечто такое, что так усиливает все, что я пишу? Или у нее тоже есть это постоянное предчувствие смерти? В молодости мне казалось, что я умру молодым, и только позже я понял, что умирают всегда молодыми. Об этом я и написал в своих песнях. Неужели она это понимает? Наверняка нет. Нет у нее предчувствия и этих ужасных мятущихся чувств. Все это она раскрывает неосознанно и подает другим, точно кушанье к столу, сама к нему не прикасаясь. Она и есть настоящая Шехерезада.
Теперь он внимательно глядел на нее. Эльжбета умолкла, так как оркестр — сейчас звучало tutti — снова устремился ввысь и ломаными аккордами врывался в небо, стремясь укрыть влюбленный месяц. И вновь неожиданно отозвался этот мелодический ход — ми-бемоль — ля-бемоль Эльжбеты, спадая потом вниз. В этой кварте было что-то от зноя и пыли Одессы, от цокота лошадей полицмейстера Тарло и от разбивающегося о скалы моря. Потом море уже нигде и никогда так не разбивалось, превращаясь в пенистые косы, в игру кварт, в солнечный свет, как тогда на Среднем Фонтане. «Интересно, — подумал Эдгар, вслушиваясь в музыку, — думает ли она сейчас об Одессе?»
Эльжбета снова замолчала, а оркестр с глухим рокотом еще раз промчал по всем регистрам, и вдруг раздался звучный, мажорный аккорд, и певица взяла последнее ля-бемоль, чистое и хрустальное. Затем все смолкло, потом грянули аплодисменты и наконец выкрики: «Автора, автора!» Направляясь на сцену, Эдгар столкнулся на ступеньках с сестрой; прическа ее слегка растрепалась надо лбом, перья сбились, глаза были полны слез. Неожиданно она наклонилась к брату и схватила его за плечи:
— Никогда в жизни я уже не буду петь так, как сегодня.
На симфонические концерты Губе ходил всегда со Злотым, так как музыкальные вкусы их совпадали; говоря по правде, Злотый даже и тут оказывал огромное влияние на Губе. Всякую современную музыку, особенно музыку Эдгара, Злотый ненавидел; интуитивно почувствовав значительность и своеобразие «Шехерезады», Губе в тот момент, когда Эльжбета, подхватив трен своего белого платья и покачивая перьями, сходила со сцены, с широкой улыбкой повернулся к своему компаньону:
— Ну, надеюсь, вам наконец понравилась музыка Шиллера? — произнес он, продолжая аплодировать.
Но Злотый, который явился сегодня со своей молодой и красивой женой, сидел все с той же непреклонной миной, ни разу не хлопнул в свои толстые ладоши, а только, словно с сомнением, покачивал головой.
