Слишком долго я молчал, и Наденька обеспокоилась:
— Тебя можно оставить одного? Ты не спятил?
— Я не хочу с тобой ссориться.
— Тогда не надо оскорблять.
— Я же сказал, что люблю тебя и буду всегда любить. Только не говори о том, чего не знаешь.
Она раздумывала: уходить или остаться. Тут я не мог ей помочь. Я не понимал, как для нас обоих лучше. Ей вообще не стоило сюда приходить. Конечно, предательство нас крепко сплотило, но ведь никогда не поздно замолить и искупить любой грех. Дружба с Сашей слишком много для меня значила, чтобы рисковать ею ради ведьминых прелестей.
— Не майся, — сказала она. — Ты ни в чем не виноват. Уж если кто и виноват, так это я.
— Слишком долго собираешься. Или раздевайся, или уходи.
— Прямо у тебя сегодня какой-то хамский зуд. А что, если в самом деле разденусь?
— Многого не обещаю, но разочек попробую оседлать.
Откинулась на стуле, просияла, как солнышко закатное.
— Боже мой, и с таким человеком я разговариваю, как с нормальным.
— Наливай! — сказал я.
Не успел я одолеть стопку, как Наденька оказалась ко мне притиснутой, вся целиком уместилась в моих ладонях, и мы начали беззаботно целоваться, и это было естественно. Сумасшествие и водка — вот что давало мне силы с успехом продолжать любое необдуманно начатое действие. В истому наших родственных объятий звонок ворвался как досадное недоразумение. Я даже не сразу сообразил, кто бы это мог быть. Когда сообразил, то как-то немного протрезвел.
— Не обижайся, — объяснил Наденьке, — но пришла одна дама, на которой я, наверное, вскорости женюсь.
Однако это была не Татьяна, хотя часы показывали начало девятого, а это был Дема Токарев собственной персоной, и он был так пьян, словно с позавчерашнего дня не вылезал из-за стола. Он был так пьян, что производил впечатление трезвого и глубоко задумавшегося человека.
— Извини, что без уведомления, — сказал он, удачно перевалившись через порог. — Но я у тебя куртку забыл.
— Ничего ты не забыл. Проваливай. Я не один.
— У тебя бабешка?
Глумливая ухмылка на толстой пьяной роже напоминала пузырек масла на подгоревшем блине.
— Не бабешка, а Наденька Селиверстова. Мы обсуждаем важное дело. Ты помешаешь.
— У тебя Надька? — удивился он. — Это не по-дружески, нехорошо, брат. Раньше за тобой такого не водилось.
С неожиданной для его состояния резвостью он рванулся на кухню, но я успел перехватить его поперек туловища и, задохнувшись от невероятного усилия, перетолкал эту тушу в комнату. Дема возмущенно что-то бормотал, упирался, грозил двинуть в ухо, но потом рухнул и по-свинячьи захихикал.
