— Спишь? — настороженно спросила Татьяна, склонясь надо мной.
На ощупь я поймал ее руку и провел ее ладонью по своей колючей щеке.
— Я в обмороке. Не хочу, чтобы ты уходила.
— Откуда ты знаешь, что я ухожу?
— Я подслушивал.
Она вырвала руку, присела. Я приподнялся на локте, закурил. Ее взгляд был полон странной печали.
— Подслушивать — стыдно.
— Серго — он кто? Твой шеф?
— Это тебя не касается.
— Я понимаю. Днем — служебные обязанности, ночью — постельные услуги.
— Не хами, рассержусь.
— Налей грамм сто «Распутина». На посошок.
Налила мне и себе. Чокнулись и выпили в дружелюбной обстановке.
— Как же машину поведешь в таком виде?
— Ничего, поведу.
— Ладно, спи здесь. Часа через три вернусь. Достал ты меня, Евгений Петрович!
— Чем же это?
— Человек ты чудной. Обвиваешься, как угорь. А пожалуй, куснешь побольнее деловых.
— Тебе ли бояться мужских укусов?
— Не пойму, кто ты мне? Ну кто ты мне? Или не видишь: мы на разных полюсах живем.
— Вижу, — сказал я. — Только не живем мы на разных полюсах, а погибаем. И ты, и я.
Тут случилась меж нами диковинная штука, которую до века не забуду. В тягостном молчании уставились мы друг на друга, и вдруг из темно-голубых, прелестных ее глаз покатились на розовые щеки тяжелые прозрачные слезы. Но это еще что. Заплакал и я. Заревел, как в детстве, с остервенением и надеждой. В груди сдавило, как плитой, кожа заиндевела, и стало невмоготу дышать. Из горла пробился тонкий, мучительный стон. Я не отворачивался, не стыдился своей слабости, а уж она тем более. Мы плакали, как совокуплялись, в судорожном, пьяном угаре, выворачиваясь наружу незащищенным нутром, и это длилось Бог весть сколько времени. Так хорошо и покойно мне не было никогда. Постепенно взгляд ее прояснился, лицо осветилось глуповатой улыбкой. Она нагнулась, шепнула «Дурачок» и поцеловала в губы. На поцелуй я не ответил, чтобы не спугнуть наваждение.
Через пять минут она ушла, наказав никому не отпирать и не отвечать на телефонные звонки.
В шкафчике над холодильником, откуда она доставала «Распутина», я обнаружил полбутылки армянского коньяка. Этого должно было хватить, чтобы ее дождаться. Есть не хотелось, но на всякий случай я откупорил банку мясных консервов. Потом сходил в комнату. Да, тут все было устроено так, как я и предполагал: салон-спальня парижской куртизанки, по случаю заброшенной в варварскую страну. Огромная белая кровать в стиле короля Людовика, много зеркал, на дубовом паркете роскошная медвежья шкура. На окнах массивные шторы багряных тонов. Комната метров тридцать, а повернуться негде. Судьба забросила меня в логово дорогой женщины, живущей по законам волчьей стаи.
