— С какого года у вас машина, дорогой?
Тоже вполне традиционный интерес добродушного грабителя к не до конца обобранной жертве.
— Старенькая, — ответил я, — но хорошая. Родной движок «шестерки». Семь тысяч баксов, и она ваша.
— Почему семь? — удивился Армен. — За семь я куплю «тойоту».
— Выходит, не столковались, — огорчился я.
Около четырех вернулись в Москву. Высадил я пассажиров там же, где и посадил — у метро «Текстильщики».
Армен попрощался со мной дружески (крепко пожал руку, зачем-то подмигнул), а Татьяна довольно сухо.
— Приятная была поездка, спасибо большое.
Я смотрел ей в глаза прямо и честно.
— Если бы не ваш коллега, я бы за вами приударил.
И второй раз за день различил я полыхнувший на ее лицо странный темный дым. Похоже, по скудости настроения я не разгадал ни одной строчки в ее судьбе. А жаль. Татьяна оставила телефон, по которому я должен был позвонить ей завтра с утра.
Дома я сразу кувырнулся в горячую ванну: вымыл голову и минут сорок яростно мочалкой соскребал с кожи остатки алкогольного безумия. Потом с заветной бутылкой «Жигулевского» улегся на тахту и включил телевизор. Во весь экран лучезарно улыбался великий реформатор Шумейко. С тех пор как его сводили в прокуратуру по поводу злоупотреблений детским питанием, он ежедневно появлялся на всех каналах одновременно, как рок-звезда. Пылая верноподданническим огнем, распространялся лишь об одном: какое счастье, что у нас есть Ельцин. Красивый, нагловато-вальяжный, наверняка он был искусным дамским угодником. Невольно скривясь от омерзения, я вырубил телевизор и позвонил родителям. Там не все было благополучно. Отец с утра порывался сходить в булочную, тайком выскочил к лифту, там зацепился за лестничные перила и упал. Мама еле втащила его обратно в квартиру.
— Зачем же ты пустила?
— А то ты не знаешь? Разве его удержишь?
Нашлась сила, которая удержала, подумал я. Старость.
— Как он сейчас?
— Спит.
— Ты была на рынке?
— Да. Меду купила, как ты велел. Баранины и фруктов.
— Деньги есть еще?
— Кончились, сынок.
— Не переживай. Завтра привезу.
— Да все вроде теперь есть. Хлебушка тоже купила, сахарку.
— До завтра, мама.
В это лето, как и в прошлое, отец уже не упоминал о даче. Он больше не хотел туда ездить. Мы его уговаривали — ни в какую. Не мог себе представить, как будет бездельничать там, где непочатый край работы. Он и дома все пытался хоть на карачках, да что-нибудь починить. Бормотал с жалкой улыбкой: погоди, мать, полежу еще пару дней, отдохну и возьмусь за кладовку. Полки хоть сколочу. Второй год подряд сулился с этой злосчастной кладовкой.
