Я прекрасно понимаю свою маму, потому что слышу это каждое утро и знаю, что мама со мной поздоровалась.
Когда я запиваю горячим чаем яичницу, в кухне появляется папа. Он побрился, сбросил пижаму и облачился в наутюженные брюки и полосатую рубаху.
— Ты пойми, — говорит папа, — если бы у нас с мамой в своё время были такие возможности, как у тебя, то мы бы…
Папе не хватает слов. Он руками пытается показать, что бы натворили мои папа с мамой, если б им жилось, как мне. Получается что-то круглое, вроде воздушного шара.
Но и руки не способны выразить то, что хотел бы сказать папа, и поэтому он добавляет:
— Ого-го-го!
Мне становится неудобно, что я сижу и распиваю чай, когда необходимо вовсю использовать предоставленные мне возможности.
— Извини, папа, — вскакиваю я. — Мне пора в школу.
Я подхватываю сумку, набитую учебниками и тетрадями, и выбегаю на лестничную площадку. Вдогонку мне летят мамины слова:
— Сынок, осторожнее переходи улицу!..
Приколки уже перекочевали в мамины волосы, и потому мама говорит на понятном языке.
На площадке я нажимаю кнопки сразу трёх лифтов и жду, какой придёт первым.
Наш дом — самый высокий в городе, в нём — двадцать этажей. Да ещё архитекторы поставили его на горку. Поэтому с последнего, двадцатого, виден весь город, а с нашего, десятого, — только полгорода.
Щёлкнула кнопка — остановился лифт. Раздвинулись дверцы, и мне показалось, что в кабине пожар. Но тут же я улыбнулся — в лифте был Гриша, а пылала его голова. Гриша такой огненно-рыжий, что, лишь глянув на него, невольно ищешь глазами ведро с водой или шланг — поскорее залить этот огонь, как бы и в самом деле пожар не случился.
Я очень обрадовался Грише, потому что не видел его, наверное, сто лет. Да, точно, мы не виделись друг с другом сто лет.
— Видал? — вместо приветствия Гриша распахнул куртку и показал бинокль в чёрном футляре.
— Настоящий? — Я облизал губы.
— А то какой?! — фыркнул Гриша. — Настоящий, военный. Мне дядя Витя дал.
Дядю Витю, полковника-артиллериста, я знал, он жил на седьмом этаже.
— Насовсем? — я не сводил глаз с бинокля.
— Само собой, — сказал Гриша. — Бери, говорит, Григорий, и храни на память о нашей дружбе.
— А зачем тебе бинокль? — неожиданно спросил я.
Хотя сам прекрасно знал, зачем нужен человеку бинокль, — видеть то, что никто не видит.
— Пока секрет, — напустил на себя загадочный вид Гриша.
Конечно, я не ждал, что Гриша выложит тут же всю правду, но всё-таки обиделся.
— Молодые люди, вы едете или беседуете? — К лифту подошёл сосед — толстяк с папиросой в зубах.
