Я молчу, хотя мне страшно хочется спросить, откажется ли она от меня.
— Хотя и не хочется, — говорит Валентина Михайловна. — Привязалась я к вам.
Мы выходим на улицу. К остановке подкатывает автобус. Мой. Я прощаюсь с Валентиной Михайловной до нового урока.
Когда я отворил дверь нашей квартиры, там стояла полнейшая тишина, не слышалось ни звука. Я осторожно, стараясь не шуметь, разделся и заглянул в большую комнату.
В кресле напротив телевизора, свесив голову на плечо, спал папа. Телевизор тоже спал. Наверное, телевизору снилось безоблачное детство.
Я пожелал телевизору спокойной ночи и щёлкнул выключателем.
Потом я заглянул в спальню. Мама спала с книгой в руках. Наверное, сон пришёл так неожиданно, что она не успела выключить настольную лампу. Я осторожно вытащил книгу из маминых рук и укрыл маму одеялом. Мама застонала во сне, повернулась на бок и почмокала губами, словно собиралась мне что-то сказать, но ничего не сказала, потому что не проснулась. Тогда я погасил свет и закрыл за собой дверь.
Я осторожно дотронулся до папиного плеча. Папа радостно открыл глаза:
— А-а, отец!
Как это ни удивительно, но папа зовёт меня «отец», словно не он мой отец, а, наоборот, я его родитель. И ещё папа называет меня «старик». Это уже совершенно не понятно. Я, конечно, не младенец, который ни говорить, ни ходить не умеет, но и вовсе не старик.
— Отец, я тебя поздравляю, — папа вскочил с кресла. — И меня можешь поздравить — наши выиграли. Выиграли, ты представляешь! Сегодня всё у них получалось как по заказу… Перевес в четыре шайбы — это тебе не фунт изюму, это признак класса… Нет, если так дело пойдёт, на следующий год мы в высшей лиге… Исполнятся наши золотые мечты…
Порыв папиного красноречия прервал зевок. Потянувшись всласть, папа пробормотал:
— Отец, ты знаешь что, я пойду спать. Чертовски устал сегодня. Поищи чего-нибудь пожевать в холодильнике. Да, как прошёл день?
— Как обычно, — ответил я.
— Ну и отлично, — снова зевнул папа. — Нет, отец, наши шансы растут…
Папа отправился спать, а я пошёл в кухню. Открыл холодильник, сделал бутерброд, согрел чаю.
Когда лёг в постель, долго ворочался. Весь длинный день я видел снова, как будто по телевизору. Удивительно многосерийный фильм получался.
Да, а самого главного я так и не узнал — что высматривал в бинокль Гриша. Ладно, завтра узнаю… Или послезавтра… А когда завтра или послезавтра? И завтра, и послезавтра будут такие же сумасшедшие дни, когда не будет ни секунды времени, чтобы остановиться и передохнуть.
