— Рус! — угрюмо произносил унтер.
— Выходи! — приказывал Чапинский.
Офицер встал возле Марфы. Взгляды их скрестились. Он уже приподнялруку, разгибая указательный палец, но в этот момент между Марфой иНатальей вперед протолкнулся Коленька. Офицер что-то недовольно буркнулсебе под нос и ткнул в грудь стоящей по другую сторону от Марфы пожилойженщине, известной в селе богомолке Агафье.
Оказавшись затем напротив Любы и Виктора, офицер чуть приподнялброви. Люба отвернулась в сторону. Но офицер не спускал с нее глаз, потомбыстро сказал угрюмому унтеру:
— О, она прелестна, эта русская фройлейн! Не так ли, Герберт? Онамогла бы скрасить суровую жизнь германского офицера в России... А этого, —кивнул он в сторону Виктора, — отправим на работу в Германию...
Когда отбор заложников был закончен, офицер объявил черезпереводчика:
— Итак, я верен себе. Вы убедились, что я не пускаю слов на ветер. Выне захотели выдать преступников, теперь за них своими головами ответятони. — Он небрежно махнул рукой в том направлении, где, скучившись, вокружении автоматчиков стояли отобранные им из строя люди. После этого, неснимая перчаток, он вынул из кармана батистовый платок, отер вспотевшийлоб и назидательно добавил: — Имейте в виду все, а ты, староста, вособенности, так мы будет поступать всякий раз, когда будут нарушатьсяприказы нашего командования.
Яков Буробин низко, покорно склонил голову. Офицер, точно сбросив ссебя тяжелую ношу, распрямил плечи с узкими серебряными погонами и сусмешкой сказал:
— А теперь к Еремину.
Двери и окна в доме Сидора Еремина были открыты. Солдаты осмотрелидвор, перерыли все вещи и не нашли ничего, что показалось бы им достойнымвнимания. В избе пахло древесным дымком и свежеиспеченным хлебом. На чистовыскобленном столе стоял желтый самовар. Возле него лежал забытый второпяхситцевый фартук. Офицер потянул воздух носом и брезгливо сморщился.
— Фу, хижина дикарей! — пробормотал он по-немецки, затем, сощуривглаза, глянул на старосту и строго спросил вдруг по-русски: — Где естьэтот... Ерьемин?
Стянув с себя одну перчатку, он дотронулся до самовара и мигомотдернул руку.
— Сокрамент! — выругался офицер. — Он есть горячий! — И продолжалпо-немецки: — Еремин не мог успеть далеко уйти. Скорее всего он прячетсягде-нибудь в норе под своим домом... Быстро, огонь!
Когда офицер вместе с Чапинским и старостой покинули избу, солдатыщелкнули зажигалками, подожгли бумагу и сунули ее под пучки соломы,свисавшей с крыши. Огонь побежал по сухой кровле, пахнул первымимутно-желтыми струями дыма. Через пять минут рыжее, с золотистым отливомпламя охватило весь дом.
