К старику подскочили два солдата и ударами прикладов столкнули его всторону. Старик пытался что-то им сказать, похоже, стыдил, но его голоспотонул в потоке грубой чужеземной брани.
— Неужели расстреляют деда Никиту? — тихо спросила Люба. — Витя, ябольше не могу, я не выдержу...
— Ты что, в своем уме? — прошептал Виктор и дернул ее за руку.
— Построить всех в линейку! — через переводчика приказал офицер.
Когда крестьяне были выстроены, Чапинский перевел новое обращениеофицера:
— Если в течение пяти минут не будут выданы преступники, возмездиеупадет на ваши головы!
Толпа загудела, послышались вздохи, женский плач.
И вдруг шум стих. Из шеренги вышла, опираясь на белую березовуюпалку, Пелагея Еремина. Она подняла трясущуюся от старости голову и хриплосказала:
— Я, это я хлеб подожгла. Своими руками... Потому не люди вы, а воры.Чтобы не ели наш хлебушек... Ироды!.. Не боюсь вас!.. Все сама, одна испалила. Забирайте меня!
Десятки глаз односельчан устремились на Пелагею. Одни смотрели судивлением, другие с восхищением, некоторые боязливо отводили от неевзгляд.
— Неужто это она сделала? — оборотясь к Марфе, сказала стоящая рядомс ней Наталья. — И кто бы мог подумать?
— Не знаю. Страх берет меня за нее, — ответила Марфа.
Чапинский перевел офицеру слова Пелагеи, а староста, трусцой подбежавк начальству и согнув спину, ехидно зашипел:
— Господин Чапинский, скажите высокоуважаемому господину офицеру, чтоэта старуха — мать Сидора Еремина, вашего заложника, большевика... Но неона подожгла хлеб, я ручаюсь, не она. Дальше своего дома Пелагея не ходит.
Офицер на этот раз побелел от гнева. Чапинский еще более старательнопереводил с немецкого:
— Вы все вздумали меня морочить, — говорит господин офицер.
— Нет, я не позволю, — подчеркивает господин офицер, — чтобы каждаярусская старушка водила меня за нос... Гражданин Еремен, два шагавперед!..
— Еремин здесь? — вероятно, от себя спросил Чапинский.
Крестьяне насторожились, взглядом стали искать Сидора. Но прошламинута, другая, а Еремин не показывался.
— Нету здесь Еремина, высокоуважаемый господин офицер, — доложилстароста и виновато осклабился. — Никс...
— Никс?.. Приказываю найти его и доставить ко мне! — по-немецкипрокричал офицер. — А ее, — указал он на Пелагею, — взять.
Солдаты швырнули Пелагею к деду Никите. Пелагея по-прежнему казаласьневозмутимой и только повторяла:
— Ироды, я же сожгла хлеб. Я сама, одна. Чего же еще надо от людей?
Офицер в сопровождении унтера и не отстававшего от них Чапинскогопошел вдоль строя. Через каждые три, четыре шага он останавливался,вытягивал руку, обтянутую тонкой кожаной перчаткой, и показывал на одногоиз деревенских.
