Ефросинья послушно следовала за ним. А рельс все продолжал гудеть,будоража жителей деревни.
Окруженные фашистскими автоматчиками, люди перепуганно жались друг кдругу.
Люба, склонясь к Виктору, взволнованно сказала:
— Что же это? Что они хотят делать!
— Посмотрим, — ответил Виктор, устремив взгляд туда, где стоялнемецкий офицер и за ним — угодливо согнувшийся староста.
С беспокойно бегающими глазами, чиновник сельскохозяйственной управыЧапинский слово за словом переводил речь офицера:
— Немецкое командование питает уважение к трудовому русскомучеловеку, — старательно выкрикивал Чапинский, — ко оно никогда, запомнитеэто, никогда не позволит большевистским элементам подстрекать народ набунт против великой Германии, пытаться ослабить ее мощь, подорвать боевуюспособность победоносной германской армии!..
Офицер, словно диктуя свою речь, делал короткие паузы, переступал сноги на ногу в своих жестких, с высокими задниками блестящих сапогах.
— Предлагаю добровольно назвать тех, кто поджег хлеб, по правупринадлежащий нам, как победителям. Я спрашиваю: кто же поджег? Отвечайте!
На вопрос офицера никто не ответил. Люди испуганно смотрели на него ивсе чего-то ждали, на что-то надеялись. К ним приблизился Яков Буробин.
— Решайте, селяне, решайте, пусть повинится тот, кто содеял зло, а тобудет поздно, страшная беда обрушится на ваши головы.
И снова жители села ответили молчанием.
— Господин офицер спрашивает: вы что, немые? — крикнул Чапинский.
Тогда из толпы выступил вперед тот самый сгорбленный седовласыйстарик, который однажды уже отвечал на вопрос приезжавшего офицера.
— Господин начальник, — сказал старик, — может, он, хлеб-то, сгорелот грозы, от молнии, такое бывало и прежде. Вот ведь в девятьсот десятомгоду, еще при царе Николашке, у нас сгорело все поле. Истинный господь! —перекрестился старик. — А народ наш — что? Народ ни в чем и не повинен.
Толпа оживилась, послышались возгласы:
— Правильно!..
— Такое уже было...
— Не виноват никто.
— Стихийное бедствие, одно слово.
Офицер, выслушав перевод, вдруг побагровел и что-то возмущеннозакричал, указывая пальцем на старца. Чапинский едва успевал переводить:
— Никакой грозы ночью не было! Была луна!.. Ты, старая русскаясвинья, русская собака, ты смеешь обманывать германское командование...укрываешь бандитов. Ты коммунист!
— Не, какой же я коммунист, — слегка оробев, сказал старик. — Я какесть, значит, это — беспартейный.
— Взять его! — по-немецки скомандовал офицер.
