— Не беспокойся, — приободрил ее Виктор и, присев на корточки,чиркнул спичку.
Зажгла спичку и Люба, приблизила желтый огонек к клочку сена. ЗатемЛюба подалась в левую сторону, а Виктор — вправо. Они еще несколько разподносили горящие спички к темным полоскам сухого сена, а когда над полем,вдруг затрещав, взметнулся огромный жаркий язык огня и поле, озарившисьбагряным светом, загудело, кинулись бежать.
Они бежали, а позади, казалось, все выше и выше взвивалась огромнаяжар-птица с широко распластанными ярко-оранжевыми крыльями. С каждойминутой она все более разрасталась и озаряла полутемное небо. А посторонам, словно не желая отстать от нее, поднимались все новые и новыегорящие стаи. Ветер рвал их перья, разбрасывал по необъятному полю,превращая его в сплошную огненную массу.
Подбежав к глубокому оврагу, отделявшему поле от леса, Виктор и Любаостановились, чтобы перевести дух. Тяжело дыша, несколько секунд молчасмотрели на поднимающееся зарево. Вдруг Люба вскрикнула:
— Смотри, за лесом горит!
— Значит, и у Борьки полный порядок, — радостно произнес Виктор и,схватив Любу за руку, бросился с нею бежать дальше.
Глава четвертая
Тревожно гудел обломок рыжей рельсы, подвешенный на суку старой липы.Яков Буробин коротко и зло бил молотком, отчего стальная болванкараскачивалась и издавала тягучий надсадный звон. При каждом ударе старостаморгал белесыми ресницами и приговаривал:
— Хорьки вонючие, отребье голопупое, ни себе, ни людям!.. Сами бедунакликали на свои дурацкие головы!
Тревожный звон, разрастаясь, сеял все больший переполох в селе.Выскакивая из подворотен, лаяли псы, на порогах изб плакали дети,испуганно переговаривались вышедшие на крыльцо женщины.
Появились немецкие автоматчики и начали сгонять жителей на пыльныйдеревенский пустырь.
Сидор Еремин, почувствовав недоброе, сказал жене:
— Ефросинья, это набатный звон, бежим, забирай скорее мать!
— Куда ж бежать? — растерялась Ефросинья.
— Немедленно с глаз долой! — Сидор уже натягивал на себя на ходупиджак.
— Сынок, я останусь дома, — сказала его мать, Пелагея. — Мнесемьдесят годков... куда я пойду?
— Мама, нельзя оставаться, пойми, я же у них заложник, ни мне, нитебе от них не сдобровать.
— Меня-то за что они тронут? Ничего со мной не будет, — ответилаПелагея. И, подхватив свою березовую палку, засеменила на улицу.
Сидор с Ефросиньей торопливо вышли во двор и через заднюю калиткуметнулись в огород.
— Ложись, — приказал Сидор жене и, повалившись в борозду, пополз межрядов пахучей зеленой ботвы картофеля.
