— Ты хочешь сказать, что тогда здесь не будет колючей проволоки и такие вот, как мы, приедут сюда купаться и лежать на этом песке... Ты замечаешь, каждая мысль теперь начинается с этих слов: когда кончится война...
И он почему-то вспомнил упрек Морозова: «Ты умеешь только ненавидеть войну, а надо защищать то, что любишь...» Неправда!.. Да, он ждет не дождется мира. Да, мир придет, скоро придет!.. И пусть тогда кто-нибудь еще раз попробует его отравить, разрушить... За тишину и мир, за все светлые его краски он перегрызет глотку любым сволочам. Он им скажет: «Попробуйте, господа!» И пусть они тогда попробуют!..
Оля сняла колечко, посмотрела сквозь него на море и кинула его как можно дальше в надвигавшуюся волну.
— Ты не видел, где оно упало?
— Где-то там. — Ивашенко показал рукой в зелено-голубую даль. — Теперь ты обязательно сюда еще приедешь.
Они возвращались той же дорогой. Ивашенко не заметил, как взял Олю за руку. Казалось, и она этого не замечала.
Они шли, и он думал, что все лучшее в мире — и правда, и дружба, и любовь — никогда не исчезают. Их можно губить, топтать ногами, как это делали фашисты, но они вечны, как красота, море. И все хорошее, сделанное человеком, продолжает другой, так и он постарается заменить экипажу Липочкина.
Ивашенко размышлял обо всем этом, но маленькая рука Оли мешала думать. И, возвращаясь к той жизни, которая была вокруг и которой он жил вместе со всеми, он вглядывался в весеннее небо и посвистывал бежавшей за ними Мухе.
Вы прочитали «Ветку рыжей сосны», — стало быть, увидели сами, как эта вещь хороша, да и об авторе узнали побольше, чем сумел бы рассказать самый осведомленный биограф. К чему же послесловие? На всякий случай. Когда нравится книга, качество которой не гарантировано знакомой фамилией на обложке, читатель склонен усомниться в собственной оценке. (Другое дело — когда не нравится: тут нас ничем не собьешь, будь сочинитель как угодно знаменит!) И особенно неуверенно чувствует себя читатель, если обаяние такой книги не форсировано темой, материалом, сюжетом, а состоит в сочетании трудно уловимых и редко замечаемых черт. Тут хочется порою оторваться от страницы и с кем-нибудь разделить возникающую симпатию, найти подтверждение своим мыслям; тут-то и нужна литературная критика; ежели она промолчит — автор не выйдет из безвестности, а труд его пропадет для современников, и только следующее поколение читателей — и то при счастливом стечении обстоятельств — может пересмотреть приговор судьбы.
