Оттолкнув морду лошади, с другого бока подступила к Кате женщина с ребенком на руках.
— Танков, милая, с нас желательно? — положив кричащего ребенка на передок телеги, она с яростью оторвала от разодранной кофты болтающийся рукав. — Такой танк не подходящ будет? — Губы ее судорожно передернулись. — Другими не обзавелись пока, не обессудь…
Покрытая клетчатым платком старушка, совсем седая и сморщенная, с крючковато выдававшимся вперед подбородком, заплакала.
— Идем, идем, а конца все нет… — Она приподняла подол, до колен обнажив синие, распухшие ноги. — Бревна стали, смотри… Мочи никакой нет, а смерть-то, видать, забыла — не приходит…
— Из Никоновки мы! — крикнула девушка, стоявшая с ней рядом.
Шум все нарастал. Кате казалось, что беженки все до одной тянутся к ней — то ли выплакать свое горе, то ли озлобленно стащить ее с повозки. Из криков можно было понять, что у них у всех есть родные, которые погибли или бьются на фронтах… Многие и хлеба и дома свои пожгли, чтобы немцу не достались. Добро, годами нажитое, в землю позарывали.
Катя с облегчением вздохнула: наконец-то перед ней были живые люди, а то как камни стояли.
— Этот хлеб для наших фронтовиков — ваш хлеб. А знаете, кто его убирает? — Она оглянулась через плечо. — Ребята, покажите им руки.
Зажав подмышками серпы, пионерки вытянули перед собой руки. Ладошки их были похожи на кору — потрескались в кровь.
Катя вынула из кармана два крупных колоса, подняла их над головой.
— Смотрите, что делается! — И с силой тряхнула. На головы стоявших рядом с ней беженцев, под ноги им посыпались желтые зерна. Катя смяла колосья и швырнула наземь.
— Я все сказала, товарищи. Только чужаки, люди без совести могут проехать мимо протянутых рук. Если есть такие — задерживать не станем. А остальные — сворачивайте вот на проселок. Будем жить вместе и работать… одной семьей.
Шум оборвался так же резко, как и поднялся.
Тяжело дыша, Катя отошла к кустам. Сердце ее билось, полное тревоги, — и не только за судьбу урожая. В эти черные, страшные дни силы и бодрость духа она черпала в своей страстной вере в народ, который (в этом она была уверена) для спасения родины отдаст все-все, что может, не щадя и самой жизни. И вот теперь перед ней стояли озлобленные люди. Куда двинутся они, по какой дороге?
Она осмотрела ближайшие ряды повозок, и в сердце ее точно лед попал: по всем жилам медленно стал разливаться холод. Люди, которых она, казалось, вырвала из тяжелого сна, возвращались в прежнее состояние. На их лицах опять проступила равнодушная одеревенелость, глаза потухли. Задние повозки напирали на передние, и уже не один, а несколько голосов кричали:
