Беженцы молчали. Было слышно, как шелестел кустами ветер.
Катя вытянула руку в сторону желтевшей за ними пшеницы.
— Хлеб стоит, товарищи…
Несколько человек медленно повернули головы по направлению ее руки.
— А про свой хлеб мы не знаем, красавица, — угрюмо проговорил один из беженцев — старик с рыжеватой бородой. Он закашлялся и стал поправлять дугу. — Может, стоит, а может, повалился. У немцев наш хлеб!
— Зерно осыпается, — сурово продолжала Катя. Старик уставил на нее воспаленные глаза.
— А у нас, девушка, семьи поосыпались. Детей кровных лишились. Так-то!..
Голос его начинал злить Катю. Лицо ее горело, и озноб тряс все тело.
— Не только наш, и ваш этот хлеб. Фронтовой! Вы сами понимаете, почему продвигаются немцы. Вот я слышала сейчас… — она оглянулась, отыскивая запомнившегося ей старика, — папаша жаловался — танков у нас мало. Может быть, это и так — мало. А вот вы, товарищи, наверное, хотите, чтобы у нашей армии и хлеба было мало!
Издали нарастал гул. Возница повозки, на которой стояла Катя, хмуро сказал:
— Слазь, девка!
А от задних повозок мужской голос разъяренно кричал:
— Эй, вы, там, впереди!.. Трогай!
Горбы узлов заколыхались, задние телеги напирали на передние.
— Никуда вы не тронетесь, пока не выслушаете меня, — решительно заявила Катя.
Она вытянула руку.
— Вон, за кустами, пропадает хлеб. Смотрите, сколько! Без него не построить танков.
С поля доносилась песня.
— Песни вот поем, товарищи, а послушаешь — плакать хочется. Не хватает сил. Стоит хлеб, осыпается.
Беженцы молчали.
Катя смотрела на них и тревожно недоумевала: «Почему молчат? Неужели ее слова не затронули их?»
Придержав развеваемые ветром волосы, она снова остановила взгляд на женщине в зеленой кофточке.
— Где муж твой сейчас?
— Муж? — В глазах женщины что-то дрогнуло, они округлились и вдруг вспыхнули злостью. — Зачем про мужа? — закричала она, вся передернувшись. — Зачем бередишь?
Но Катя уже не смотрела на нее. Глаза ее оглядывали всю массу беженцев.
— Где ваши любимые, девушки? Матери — вон те, что с грудными, где отцы ваших детей?
Шум поднялся такой, что она замолчала. Точно грозовым ветром заколыхало людей. Над головами замелькали поднятые руки. К повозке, на которой стояла Катя, протиснулась растрепанная женщина в серой шали. На ее лице из-под бинтов были видны лишь открытый лоб и злые глаза — маленькие и круглые, как выпуклые пуговки.
— На хорошем привете — спасибо. Только, будь ласкова, не задерживай, — зачастила она, захлебываясь словами. — Вам тут война-то, может, цветочками кажется, а мы уже и ягодок отведали — не дюже сладкие.
