То, что случилось потом, дедко Никита не хотел вспоминать. Сухощавый военный, пришедший за ним в дом свата, велел дедку Никите выйти из-за стола и ступать за ним. Дедко Никита сказал, что никуда не пойдет, что праздник не для того, чтобы куда-то ходить. Тогда военный через стол схватил его за рукав новой сатиновой рубахи… Никогда за всю длинную жизнь никто не трогал дедка Никиту даже пальцем, он не бывал ни разу ни в одной драке, а тут его схватили за рукав при хозяине и при всех гостях. Дедко Никита взял со стола большую расписную деревянную ложку, которой черпали бараний студень. Он взял эту самую ложку и в тишине сильно стукнул военного по голове. Тот даже открыл рот и выпустил Никитин рукав. Дедко Никита спокойно вышел из-за стола, сказал:
— До чего дожили! Прости, Данило Семенович. И вы, гости хозяйские.
Он повернулся к Скачкову:
— Ну, тилигрим, ступай! Показывай, куды надо.
От страшной обиды и от стыда старик даже не помнил, как шел деревней…
И вот он сидел сейчас на замке в темном, пустом амбаре, вытирая глаза разорванным рукавом рубахи, сидел и старался понять, вдуматься в то, что случилось. И ни во что не мог вдуматься. За что? Сроду не бывал не только под судом, даже в свидетелях. Во всем роду испокон веку ни воров, ни колодников. Господи, владыко, за какие грехи посылаешь кару? Или испытываешь крепость раба твоего перед великой бедой?
Никита не заметил, как затихла обида стыда, сменяясь горечью невеселых мыслей.
Почуялся на улице шум, забрякал замок, и двери открылись. У амбара стояла двуколка с напуганными стариками, и давешний начальник торопил их слезать:
— Всех! Живо, живо! Так. Первый! Второй… Третий.
Носопырь тоже ступил через амбарный порог.
— А тебе что, особое приглашенье? — сказал Скачков Павлу Сопронову.
— Пошто особое. — Павло попробовал опустить ноги. — У меня, вишь, ноги-то… Не слушаются.
— Держись! — Скачков подставил свое плечо. — Вот так, помаленьку.
Митька, оторопевший еще до этого, так и сидел на двуколке… Окованные железом двери захлопнулись, и в темноте амбара Жук первым подал испуганный голос:
— Робятушки, а робятушки?
— Это ты, Кузьма?
— Я-то не Кузьма! — пошевелил ногой Носопырь. — Кузьма-то дальше вон.
— А тут-то кто? Вроде бы ты, Петр Григорьевич.
— Свят, свят… Был Петр Григорьевич, был, — заскулил дедко Клюшин совсем в другом месте.
— Старики, это чево нас сюда, в тюрьму, что ли?
— Как татей нощных!
— Никита Иванович, а ведь и ты тут! — Тут!
